Корлис прикрыл глаза, постоял так с минуту, восстанавливая остроту зрения, затем подошел к телескопу.
Синхронизатор с запоминающим устройством позволял рассматривать тысячекратно увеличенную Гему, точно та была неподвижна относительно Базы.
Вот она, в разрывах облаков, колыбель человечества, так неожиданно и трагически обезлюдевшая полтора столетия назад…
Всякий раз, глядя на планету, где обитали предки, Корлис испытывал горечь и благоговение, любопытство и мистический страх. Он родился мечтателем и, вопреки неумолимой действительности, мысленно реконструировал минувшее, как бы примерял его к себе, а себя к нему. Ничто не могло избавить его от этой нелепой привычки, а ее нужно было подавить, потому что она отвлекала от работы, ставила под сомнение объективность оценок и выводов.
Ведь с Гемой Корлиса связывала лишь историческая ретроспектива, если не учитывать чисто профессионального интереса, который должен испытывать планетолог к объекту своих исследований. Он, как и остальные, родился на Базе и не знал других условий жизни. Вернее, абстрактно, разумом, свободным от эмоций, представить мог, но не с большим успехом, чем ультрафиолетовый цвет или же орбиту электрона.
В его обязанности входило наблюдение за Гемой. Ежедневно он делал обзорный снимок — мозаику панорам планеты. До него этим занимался Рон, а еще раньше — Абрис. Сравнивая снимки, можно было наблюдать в динамике, как обезумевшая природа пожирает памятники великой цивилизации.
То, что виделось в телескоп, не имело ничего общего с обитаемой Гемой, какой она была не так уж давно. Обглоданные бактериями-мутантами остовы зданий чернели среди развалин. Искореженные железной чумой пролеты мостов заломленными руками взывали к небу. Вспучившийся бетон мертвых магистралей тщетно сопротивлялся разъедавшим его грибкам. Природа довершала начатое самими людьми.
Воображение Корлиса рисовало картины бедствия: внезапный всплеск радиации сразу по всей Геме, столь же внезапно и неотвратимо вспыхнувшая паника, давка у входов в убежища-тоннели… те, кому «посчастливилось» укрыться в них, судя по всему, были обречены на медленное умирание, отчаянная попытка нескольких сотен мужчин и женщин найти спасение в космосе. Так бросаются в бушующий океан с борта терпящего бедствие судна, повинуясь не разуму, а безрассудному порыву, инстинкту.
Еще учеником второй ступени Корлис спросил наставника:
— Почему произошла катастрофа?
Наставник долго молчал, а потом ответил:
— Люди много лет находились в состоянии войны с природой. Думали, что покорили ее. Но природа нанесла решающий удар. Да, мой мальчик, любое насилие чревато непредвиденными последствиями.
— Откуда взялась радиоактивность? — продолжал допытываться Корлис. — Не могла же она появиться ниоткуда, сама собой?
Тогда наставник рассказал об эффекте радиационной лавины.
— В течение десятилетий промышленные предприятия, работавшие на атомной энергии, выделяли в атмосферу продукты распада, как тогда казалось, в пренебрежимо малых количествах: то произойдет аварийный выброс, то загрязнятся фильтры. Радиоактивный фон от этого постоянно возрастал.
Экологи предупреждали об опасностях, но речь шла о будущих поколениях, а люди не слишком заботились о потомках, жили сегодняшним днем. Они считали, что если непосредственной угрозы их существованию нет, то и беспокоиться не о чем. А об эффекте лавины тогда не подозревали.
— А что это за… эффект?
— В один недобрый день фон достиг порогового уровня. А следом произошло непредвиденное: если прежде рост фона был связан с человеческой деятельностью, то теперь начался самопроизвольный лавинообразный процесс воспроизводства радиации. Это противоречило науке, но наука часто бывает самонадеянна и пытается навязывать природе свои законы, выдавая их за ее законы.
— А что было потом?
— Радиоактивный ураган прокатился по Геме. Он не выбил ни одного стекла, не подкосил ни единой опоры в линиях энергопередач. Люди с их несовершенными органами чувств его даже не заметили. Тревогу забили приборы, но было уже поздно.
«Поразительнее всего, — думал Корлис, став взрослым, — что наиболее уязвимыми оказались высшие формы жизни и, в первую очередь, мыслящая материя. Сама же жизнь не исчезла, а, утратив разум, пустилась в невообразимый дикий пляс, в бешеный разгул, порождая чудовищных монстров».
