— Хорошо, — сказала она со вздохом. — Не будем об этом говорить.
Готен рассмеялся:
— У нас будет еще довольно времени, чтобы обсудить все вопросы. Я уже чувствую, как мне хорошо оттого, что ты со мной.
Деа взглянула на него с сомнением:
— Правда?
Охотник за ведьмами кивнул:
— Правда.
И такая радость охватила ее, что девочке пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свои чувства. Она не хотела, чтобы Готен заметил, что с ней происходит: еще неизвестно, действительно ли они смогут стать друзьями.
«Друзьями», — думала она в смятении, и это с человеком, который не дрогнув уничтожил другого человека. Господи, и нужно же ей было попасть в такое запутанное положение!
— Ну так что же? — прервал Готен ее размышления. — Хочешь быть моей ученицей? Моей помощницей?
Она сделала вид, что раздумывает, хотя на самом деле уже давно приняла решение.
— Да. — Деа закрыла глаза, чтобы потом, вновь открыв их, увидеть перед собой мир, который больше не был ее миром. Конечно, лес оставался прежним, так же как и снег. И тем не менее все стало каким-то другим. Она это чувствовала.
Теперь она была частью мира Готена. Мира охотника за ведьмами.
И вдруг ей стало ужасно холодно.
А в это самое время в другом месте, за много дней конного пути от Гибельштайна, самый злой человек на свете задавался вопросом, как могло случиться, что он, именно он обнаружил в своей бороде вошь.
Абакус — колдун и магистр черной магии — разразился такими ругательствами, что где-то в одной из дальних стран рухнула башня величественного храма, словно чья-то невидимая рука смахнула ее. Сам виновник, конечно, ничего об этом не знал, а если бы узнал… то от всего сердца посмеялся бы над происшествием. И еще больше — над людьми, заживо погребенными под руинами башни.
Но так как Абакус еще не понял, насколько могущественны были он сам и его магия, с ним иногда случалось такое. Он изрыгал проклятие, а где-нибудь происходила катастрофа; он сморкался — а где-то вспыхивал лесной пожар; он храпел во сне — а на каком-нибудь судне далеко в море в щепки разлеталась мачта. Да, такое случалось, и горе человечеству в тот день, когда Абакус узнает, какая разрушительная сила действительно таится в нем.
Конечно, он ощущал, что могуч, но пока ему удавалось использовать только крошечную долю своих возможностей. Разве этого достаточно? Разве может быть достаточно бед и разрушений? «Чем хуже, тем лучше!» — так думал Абакус. Ибо ничего он не желал так страстно, как того, чтобы весь мир трепетал под его свирепым владычеством.
И вдруг — вошь! В его высокочтимой бороде!
Абакус схватил крошечное насекомое большим и указательным пальцами и несколько мгновений наблюдал, как оно мечется в поисках укрытия. Существо боялось, а это нравилось Абакусу. В первый момент он хотел просто раздавить вошь, но потом ему пришло в голову кое-что получше. Разве не величайшее счастье для этой твари поселиться в волосах другого живого существа? Конечно, надо быть очень маленькой и незаметной. А если она уже не будет такой?.. Абакус ухмыльнулся. Что за дьявольски чудесная мысль пришла ему в голову, мысль, вполне достойная его!
Он мысленно произнес заклинание, обнаруженное в свитке пергамента времен античности, Древней Греции. Пока ему не хватало умения и ловкости применять это волшебство на людях, но с насекомым он вполне справится.
Туманное, неяркое свечение распространилось вокруг крошечной вши на кончике Абакусова пальца. Ее лапки дрогнули, тельце как будто сотрясалось от судорог.
Абакус расхохотался и стряхнул насекомое с пальца. Подобно искорке, вошь упала на пол. Сияние точно указывало, где она находится: в углу неподалеку от лестницы, ведущей из башни в другие помещения полуразвалившейся крепости.
Чтобы лучше наблюдать за всеми изменениями, происходившими с насекомым, Абакус подошел поближе. Ну, началось!
Вошь вырастала. Она становилась все больше и больше: сначала с горошину, потом с вишенку и продолжала расти. Когда она Достигла размеров яблока, у Абакуса мелькнула мысль, что пора бы остановить волшебство. Крупная вошь, которой нечего есть, была, на его взгляд, веселым развлечением. Но гигантская вошь, готовая проглотить его самого или одну из его служительниц-ведьм со всеми потрохами, — это уже не шутка.
