На третий день пути налетел шквалистый ветер, быстро перешедший в шторм. Капитан вовремя приказал убрать паруса, а то нас попросту опрокинуло бы набок. Но и так корабль получил хорошую трёпку. То взлетал на гребень водяного вала, то стремительно нёсся вниз – как на колоссальных американских горках. В корпусе корабля всё скрипело и трещало, но рёв бури заглушал и людские голоса и «стоны» старенькой «Сирены». Потоки воды перехлёстывали палубу. Роде и матросы привязали себя, чтобы не быть унесёнными в море. Я спряталась в каюте, хотя понимала: если судно начнёт тонуть, мне отсюда не выбраться. Сидела на полу, вцепившись мёртвой хваткой в ножки стола, чтобы не летать, ударяясь о все выступы и углы. Пыталась молиться, но не могла вспомнить ни строчки, стала напевать «Я скромной девушкой была».
Поистине, удивительным образом устроена человеческая психика: в минуту смертельной опасности из всего объёма памяти сознание извлекло дурашливо-фривольную песенку.
Всю ночь продолжалась дьявольская свистопляска. К утру ветер стал стихать, но обнаружилась новая напасть: в трюме открылась течь.
Капитан распорядился выбросить часть груза – это были бочки, по-моему, с селёдкой – за борт. Две дюжины двадцативедерных бочек поглотило море, зато осадка судна стала выше, экипаж принялся откачивать воду. Вручную. Все, за исключением капитана, выстроились цепочкой, передавая друг другу ведра с водой. Я работала наряду с матросами – когда корабль тонет, привилегии отменяются. Через полчаса у меня руки отрывались, болели плечи и спина; через час готова была упасть на палубу, и просить, чтобы пристрелили, но избавили от мучений. К счастью морякам удалось залатать швы – течь прекратилась.
Роде сжалился и отпустил меня в каюту.
Доковыляв до каморки, я снопом повалилась на пол, прямо на голые доски.
Да, морская служба – не женское дело!
Мы продолжали путь на запад, к Проливам. Старая и, как выяснилось, не очень надёжная посудина, скрипя всеми частями рангоута, мало-помалу продвигалась к цели. Справа по борту остался остров Борнхольм, принадлежащий Дании, а далеко слева немецкий Рюген. Один из них, видимо, и есть легендарный Буян, который упоминал Пушкин в «Сказке о царе Салтане».
Мне, понятное дело, не до сказочных островов. Одна забота – унести ноги с пиратского корабля. Хватит с меня приключений в духе Стивенсона.
Вот Роде мои чаяния были явно до лампочки, вернее до фонаря, подвешенного к потолку каюты.
Этот светильник я увидела, когда по зову капитана вошла в его «апартаменты».
Как не хотелось мне идти к этому человеку! Но ослушаться, значит нарушить приказ капитана и долг лекаря, которого зовёт больной.
Едва ступила на порог, в нос шибанул знакомый едкий запах крепкого табака в сочетании с винными парами.
Капитан не выглядел больным. Похоже, рана его не беспокоила больше. Разве только печень пошаливала, или сердце, что немудрено при таком безудержном пьянстве. Роде сидел на табурете возле стола, опершись спиной о стену, курил. Сапоги он снял, и они валялись в углу. Вообще, в каюте царил живописный беспорядок: шляпа и камзол висели на упомянутом мною фонаре, сабля без ножен и пара пистолетов засунуты под табурет. На столе красовалась лужица и всаженный со всей дури в столешницу нож.
– Вы звали меня, сэр? – обратилась я к Роде.
– Присаживайся… Джек. – Капитан указал на свободный табурет, и ухмыльнулся, обнажив жёлтые прокуренные зубы.
– Если вам не нужна моя помощь, сэр… – начала я.
– Садись! – оборвал капитан. Я подчинилась. – Послушай, Джек, или как там тебя? Дженни? Назовись!
– Жанна, сэр.
– Ха! Что ж, пускай будет Жанна. Так вот, ты на моем судне и обязана подчиняться! Если капитан говорит, садись, стало быть, села без лишних разговоров! Хочу потолковать с тобой… Выпьешь?
Он, не вставая, дотянулся до шкафчика на стене, достал кружку, плеснул в неё из початой бутылки.
– Это шотландское виски из запасов бывшего капитана «Сирены», да упокоится его душа с миром.
Роде налил и себе, выпил залпом «за упокой души» убитого и ограбленного им моряка. Я чуть пригубила: отказаться от угощения, значит проявить неуважение к капитану, да и помянуть мёртвого – обязанность живых.
