По ту сторону прав человека. В защиту свобод - страница 34
Поэтому нет смысла отрицать, как это делает Клод Лефор[153], глубину «межпоколенческой пропасти» между индивидуальными правами и коллективными. Различие между ними — это различие качественное, а не количественное. Это качественное различие выходит за пределы классической антиномии равенства, уподобленного справедливости, и свободы[154]. С одной стороны, индивидуальные права могут выступать препятствием осуществлению коллективных прав, если только не наоборот (вот почему либералы и социалисты обвиняют друг друга в том, что первые нарушаются во имя вторых или, наоборот, что вторые нарушаются во имя первых). С другой стороны, ряд публичных и социальных благ не являются делимыми, а это означает, что они имеют смысл только при холистическом восприятии социального действия. Из введения этих коллективных прав вытекает признание важности понятия принадлежности к определенному обществу или группе, которые, собственно, и становятся субъектами права, от чего всегда отказывалась классическая теория прав человека. Для либералов это повод раскритиковать социальные права. Но можно прийти и к противоположному выводу: социальные права уже потому, что они являются социальными, надежнее тех, что выведены из абстрактной «природы» индивида, особенно когда они позволяют вернуть уважение понятию распределительной справедливости.
В общественном мнении борьба за права человека часто представляется одной из сторон борьбы за демократию. «Полная демократизация Европы, — заявил в 1990 году Хавьер Перес де Куэльяр, в то время — генеральный секретарь ООН, — станет утверждением всеобщего характера Декларации прав человека»[155]. То же мнение с тех пор не раз высказывали Фрэнсис Фукуяма и многие другие авторы. Если принимать эту точку зрения, получается, что демократия и права человека развиваются в одном ритме. Два этих термина не могут противоречить друг другу. Более того, они становятся синонимами.
Но эта позиция неоднократно оспаривалась. Жюльен Фройнд, задаваясь вопросом об отношении между демократией и правами человека, говорил, что «оно не очевидно». Их уравнивание, — пишет Жан–Франсуа Кервеган, — является по меньшей мере «проблематичным»[156]. Мириам Рево д’Аллон говорит, что это отношение «не само собой разумеющееся»[157]. И причин для таких заявлений несколько.
Первая состоит в том, что демократия — это политическое учение, тогда как права человека — учение юридическое и моральное, и между учениями двух этих типов согласие не рождается само собой. Являясь политическим режимом, демократия вполне естественно стремится ограничить то, что не является демократическим, или, говоря шире, то, что не является политическим. Теория прав, напротив, стремится ограничить прерогативы политического. Но главное, здесь та же ситуация, что с правами человека и гражданина: у демократии и прав человека не один и тот же субъект. Идеология прав человека не желает знать никого, кроме абстрактных индивидов, а демократия знает только граждан. Следовательно, даже если они пользуются одной и той же юридической риторикой, права гражданина (равенство перед законом, свобода петиций, равное избирательное право, равный доступ к государственным постам сообразно способностям) фундаментально отличны от прав человека. Они являются не атрибутами человека как человека, а способностями, связанными не только с определенным политическим режимом (демократией), но и, что самое важное, с принадлежностью к той или иной группе (данному политическому сообществу). Теория прав человека наделяет правом голоса всех людей без разбора, просто потому что они люди («один человек — один голос»). Демократия дает право голоса всем гражданам, но отказываем в нем негражданам. «Демократические права гражданина, — пишет Карл Шмитт, — предполагают не свободного индивида во внегосударственном состоянии “свободы”, а гражданина, проживающего в государстве […] Поэтому они по самой своей сущности имеют политический характер»[158].
С другой стороны, демократический режим стремится к согласию народа, которое обычно выражается посредством голосования. В конечном счете, демократия — это режим, который закрепляет суверенитет народа. И наоборот, дискурс прав человека исходно подается в качестве моральной достоверности, всеобщей истины, которая должна приниматься повсюду уже в силу ее всеобщности. Его значение, следовательно, не зависит от демократической ратификации. Более того, оно может расходиться с ней.
