«Невозможно сказать ничего конкретного о политике прав человека, — писал Клод Лефор, — пока не исследовано то, имеют ли эти права собственно политическое значение». В поворотной статье 1980 года Марсель Гоше утверждал именно то, что «права человека — это не политика»[166]. В этой статье он, соответственно, определил «величайшую опасность, которую скрывает в себе возвращение к правам человека и которая заключается в том, что есть вероятность снова попасть в колею и тупики мысли, противопоставляющей индивида обществу, уступить старой иллюзии, уверившись в том, что можно опираться на индивида и отправляться от него, его требований и прав, чтобы прийти к обществу. Словно можно было бы отделить поиск индивидуальной автономии от стремления к автономии общественной»[167]. В заключении он писал: «Права человека — это не политика, поскольку они не позволяют нам увидеть то общество, в которое они помещены. Они могут стать политикой лишь при том условии, что мы сможем признать отчуждающую динамику индивидуализма, которую они несут в себе в качестве своей естественной составляющей, и найдем средства ее преодоления»[168].
Двадцать лет спустя Гоше опубликовал новую статью, в которой он возвращается к той же проблематике, углубляя ее[169]. Здесь он уже не ограничивается утверждением, что «политика прав человека» ведет к коллективному бессилию. Он показывает также, что демократия, желая следовать подобной политике, подрывает «основания, на которых она покоится, и уничтожает те инструменты, которые ей нужны».
Как он поясняет, идеология прав человека выделяет внутри обществ юридическую составляющую в ущерб политической и социально–исторической: «Мы являемся свидетелями реванша права и, соответственно, заката политического и социально–исторического»[170]. Эта идеология, кроме того, отстаивает строго индивидуальные права. И «если на горизонте прорисовывается опасность, она в ослаблении коллектива перед требованием индивидов»[171]. В действительности, любая демократическая политика должна признать то, что общество, за которое она отвечает, превышает простую сумму индивидуальных составляющих, иначе в нем просто не было бы общей воли. Вот почему «политика прав человека в качестве демократической политики просто несостоятельна. Она терпит поражение в том, что способствует формированию общества, общий план которого ускользает от его членов. Она, конечно, может расширить прерогативы индивида в обществе; чем больше ей это удается, тем больше расплывается образ всей совокупности индивидов в целом; и тем меньше она становится понятной и управляемой […] Политика прав человека поворачивается спиной — и иначе она не может — к перспективам подлинного самоуправления коллективности»[172].
Итак, как уточняет Гоше и в других текстах, демократия «является и должна быть самоуправлением коллективности в целом, а не только в частях. Она является и должна быть самоуправлением политического сообщества как такового, иначе правовые прерогативы членов и составляющих этого сообщества тут же окажутся иллюзорными. Демократия прав — это усеченная демократия, которая теряет из виду собственно политическое измерение демократии; она забывает факт политического сообщества, факт, на уровне которого в конечном счете как раз и определяется бытие демократии […] Утверждение индивидуального субъекта права во всей полноте его прерогатив влечет сокрытие коллективного политического субъекта демократии»[173].
«Есть два основных способа мыслить метаполитическое человечество, то есть человечество, которое превзошло или преодолело свое политическое состояние, — отмечает Пьер Манан. — Это человечество, организованное правом, и человечество, живущее нравственно»[174]. В идеологии прав соединяется и то, и другое, и именно по этой причине она не может не упустить политическое. Но она упускает его еще и потому, и это главная причина, что ее субъектом выступает абстрактный человек, полагаемый в своем «естественном состоянии», то есть в состоянии досоциальном. Ханна Арендт уже отметила: «Именно потому, что философия и теология всегда занимаются человеком, а все их положения были бы столь же точными и тогда, когда осталось бы только один или два человека или когда бы все люди были тождественными, они так и не нашли философски значимого ответа на вопрос: что такое политика?»
