По ту сторону прав человека. В защиту свобод - страница 31
Вначале казалось, что теория прав человека выступает только против одной конкретной политической формы, а именно деспотизма. Но в действительности ее критика бьет по любой форме политики. Ключевая идея состоит в принципиальном, всегда таящемся противостоянии индивида и сообщества или коллектива, к которому он принадлежит. Индивиду якобы всегда угрожает то, что превосходит его индивидуальное бытие, так что лишь утверждая свои прерогативы индивида он может обезопасить себя от этой угрозы. С этой точки зрения, ни общество, ни семья, ни государственные власти, ни социальные отношения, ни даже культуры не воспринимаются в качестве того, что также могло бы дать ему защиту. Отсюда необходимость гарантировать действиям индивида неприкосновенную и «священную» сферу.
Не будет преувеличением сказать, что провозглашение прав с самого начала несет антиполитический смысл. Как отмечает Карл Шмитт, оно означает, что «сфера свобод индивида в принципе является безграничной, тогда как сфера государственных властей — столь же принципиально ограниченной»[138]. С другой стороны, теория прав человека создает радикальную новацию — свободу, независимую от всякого участия в политических делах, свободу индивида, отделенную от свободы политического сообщества, к которому он принадлежит, — такую идею в античности сочли бы «абсурдной, аморальной и недостойной свободного человека». (Карл Шмитт). Наконец, если права в принципе не имеют ограничений, обязанности, напротив, могут быть лишь ограниченными — потому, что они, будучи привязаны к социальной жизни, не могут быть изнанкой прав, присущих природе человека, и одновременно потому, что, с точки зрения теории прав, было бы противоречием мыслить безграничные обязанности по отношению к инстанциям, которые, как считается, всегда несут в себе угрозу индивиду. При таком подходе некоторые вопросы намеренно обходятся стороной, например вопрос о том, действительно ли и в каких именно обстоятельствах у коллектива могут быть права на индивидов, его составляющих. В лучшем случае всякое ограничение прав политической властью может получить статус лишь исключения.
Хорошую иллюстрацию того, как утверждение суверенности индивида обязательно вступает в противоречие с политической организацией общества, можно найти в предпринятых во время Французской революции попытках примирить права человека с правами гражданина, то есть решить вопрос, который во многих отношениях напоминает старую проблему единства души и тела.
Во второй статье Декларации 1791 года утверждается, что единственное предназначение прав гражданина — сохранение прав человека. Это утверждение повторяется в первой статье Декларации 1793 года. Тем самым революционное право стремиться, что совершенно очевидно, примирить субъективное право с объективным, естественное право — с позитивным, гарантировав таким образом объединение гражданского статуса и принадлежности к человечеству. Однако при Революции «естественного» человека на самом деле можно застать только в обличье гражданина. Одна из причин, вероятно, в том, что революционная власть пришла на место уже существовавшей государственной власти, тогда как американские Декларации прав были провозглашены в совершенно ином контексте и были нацелены на собирание нового политического образования из множества осколков и частей[139]. Руссо со своей стороны уже высказался о примате гражданина в своем знаменитом тезисе: «Нужно выбрать, кем быть — человеком или гражданином, поскольку невозможно быть одновременно и тем, и другим»[140]. Составители революционных текстов сами поддерживают гражданскую концепцию прав, которая совмещается с выраженным легицентризмом, причем эта тенденция еще больше закрепляется их желанием прежде всего определить права нации. Утверждение суверенности нации и в самом деле вскоре стало более важной задачей, чем утверждение всеобщих прав индивида. «Нация, — пишет Мона Озуф, — мыслится не в качестве состоящей из свободных и равных индивидов, а в качестве того, что наделено, причем уже с самых первых дней Революции, абсолютным приоритетом»
