По ту сторону прав человека. В защиту свобод - страница 28
Говоря точнее, современная тенденция заключается в превращении в «права» всевозможных требований, желаний или интересов. Индивиды в пределе должны иметь «право» на удовлетворение какого угодного запроса, уже потому, что они могут его сформулировать. Сегодня требовать своих прав — значит просто пытаться максимально увеличить свои прибыли. Появление фигуры потребители прав стыкуется, таким образом, с экономическим идеалом человека, занятого исключительно увеличением полезности. «У Homo oeconomicus, занятого собственной прибылью, — отмечает Ги Рустан, — в мире политики есть аналог, а именно индивид, определяемый своими правами»[123]. Вот почему гражданину все сложнее найти свое место в обществе, политически мыслимом по образцу саморегулирующегося рынка. Права, сведенные к простому каталогу желаний, выписанных в качестве множества потребностей, постоянно размножаются, и больше уже никто не ставит вопрос об их истинном основании. Эта инфляция прав соответствует тому, что Майкл Дж. Сэндел назвал «процедурной республикой», а также утверждению и закреплению фигуры «независимого индивидуалиста» (Фред Зигель)[124].
Так в каком обществе мы теперь существуем — в том, которое «соблюдает права человека», или же в том, которое решило наделить правом все формы желания, «признать» все стили жизни, все способы существования, все предпочтения и ориентации, лишь бы они не слишком мешали предпочтениям и ориентациям соседей? Не ведет ли признание прав человека к узакониванию всех возможных склонностей?
Так или иначе, широкое распространение прав влечет их обесценивание. Симон Гойар–Фабр пишет: «Этот безграничный плюрализм порождает трагическое опустошение: опустошение юридическое, поскольку понятие права растворяется в бесконтрольном движении бесцельных требований; опустошение онтологическое, поскольку отказ человека от личной ответственности ради так называемой коллективной ответственности на деле порождает безответственность […]; опустошение аксиологическое, поскольку полная вседозволенность, являющаяся горизонтом безумного перепроизводства прав, содержит в себе зародыш перехода к крайностям, когда чрезмерность и невоздержанность вот–вот снесут насыпи, преграждающие путь нигилистическому потоку»[125].
Другое следствие, непосредственно связанное с утверждением индивида и его прав, состоит в необычайном росте могущества юридической сферы, которая теперь считается способной самостоятельно регулировать политическую жизнь и умиротворять общество. Токвиль говорил, что в США нет такого политического вопроса, который однажды не получил бы решения в качестве вопроса судебного. Такое положение дел постепенно распространилось и на все остальные западные страны, где полномочия судей постоянно расширяются, а социальные отношения все больше определяются в контексте права. «Политическое пространство становится попросту тем местом, в котором индивиды […], представляемые в качестве рациональных субъектов, движимых личным интересом, но не покушающихся на мораль, соглашаются подчинить свои требования процедуре судопроизводства, которую они считают справедливой»[126].
Проблема в том, что декларации прав, в той мере, в какой они стремятся охватить все возможности, неизбежно оказываются более размытыми, чем национальные законы. Тогда сложность в том, чтобы перевести эти декларации в позитивное право, не нарушая консенсуса, предметом которого они являются. Отсюда парадокс, хорошо описанный Пьером Менаном: «Если в будущем в делах правосудия мы будем полагаться главным образом на права человека, “способ суждения” потеряет определенность. Уделом судей, и в этом весь парадокс, станет постоянно растущий произвол, то есть то, от чего наши режимы как раз и хотели защититься, когда ввели в действие конституционный контроль. Все дело в том, что власть, заметившая, что может действовать произвольно, не замедлит воспользоваться открывшимися возможностями и злоупотребить ими. То есть она будет стремиться к деспотизму»[127].
Международное право, родившееся из вестфальского порядка (1648), сегодня в определенной мере аннулировано идеологией прав человека, которая оправдывает право (или долг) «гуманитарного вмешательства, то есть превентивной войны, которая раньше всегда уподоблялась агрессивной войне. Это право на гуманитарное вмешательство, открыто нарушающее хартию ООН, не имеет никакого прецедента в праве наций
