«Приписывать всеобщую значимость правам человека в их актуальной формулировке, — пишет Раймундо Паниккар, — значит постулировать то, что большинство народов мира вовлечены — практически так же, как и западные страны, — в переход от более или менее мифического Gemeinschaft [сообщества] […] к “современности”, организованной “рационально” и на “договорных основаниях”, то есть тем способом, который известен западному индустриальному миру. И этот постулат весьма спорен»[86]. Тем более, что «провозглашение понятия прав человека […] может оказаться троянским конем, тайно занесенным в сердце других цивилизаций, дабы заставить их принять способы существования, мышления и чувствования, любые конфликты которых решаются лишь одним средством — правами человека»[87].
Принятие разнообразия культур требует полного признания Другого. Но как признать Другого, если его ценности и практики противны тем, которые ему желают привить? Сторонники идеологии прав — обычно защитники «плюрализма». Но как права человека совмещаются с многообразием культурных систем и религиозных верований? Если для уважения индивидуальных прав необходимо не уважать культуры и народы, следует ли сделать вывод, что все люди равны, но культуры, созданные этими равными людьми, сами, напротив, не равны?
Навязывание прав человека представляет собой, очевидно, аккультурацию, реализация которой может привести к смещению или уничтожению коллективных идентичностей, которые играют роль в определении идентичностей индивидуальных. Классическая идея, утверждающая, что права человека защищают индивидов от групп, к которым они принадлежат, и составляют противовес по отношению к практикам, законам или обычаям, характерным для этих групп, оказывается, следовательно, весьма сомнительной. Все ли разоблачители того или иного «нарушения прав человека» в состоянии точно оценить, в какой мере критикуемая ими практика важна для культуры, внутри которой она обнаружена? Готовы ли жалующиеся на нарушение их прав, в свою очередь, требовать соблюдения этих прав ценой разрушения собственной культуры? Не пожелают ли они скорее того, чтобы их права признали на основе специфики их культуры?
«Индивидов, — пишет Пол Пикконе, — можно защитить [правами человека] лишь тогда, когда сущность этих прав уже встроена в частную юридическую систему их сообщества и когда все действительно верят в них»[88]. Это замечание совершенно справедливо. По определению, к правам человека можно обратиться лишь тогда, когда они уже признаны, то есть в культурах и странах, где их принципы уже были усвоены и где, теоретически, уже не должно быть потребности обращаться к ним. Но если права человека могут действовать лишь там, где основывающие их принципы уже были усвоены, слом культуры, вызванный их грубым внедрением, прямо противоречит поставленной цели. «Парадокс прав человека, — добавляет Пикконе, — в том, что их применение предполагает ослабление или уничтожение условий (традиций и обычаев), без которых использовать их на практике становится совершенно невозможно»[89].
*
Именно для того, чтобы примирить идеологию прав с разнообразием культур, было разработано понятие прав народов. Эта новая категория прав получила теоретическое развитие, в основном, после Второй мировой войны, в рамках движений за национальное освобождение, которые должны были в итоге привести к деколонизации, но также на эти права оказали влияние и работы таких этнологов, как Клод Леви–Стросс, которые, выступая против сторонников социального эволюционизма (Льюиса Моргана), обличали ущерб, нанесенный аккультурацией, и подчеркивали специфические черты разных культур вместе с необходимостью признать частные права этнических меньшинств. Относительно недавно эта тема снова попала в политическую повестку в результате наплыва всевозможных заявок на утверждение идентичности, которые выступили компенсаторной реакцией на обветшание национальных идентичностей и все больший упадок национальных государств. По мнению Лелио Бассо, активного защитника прав народов, «подлинные субъекты истории — это народы, которые в равной мере являются и субъектами права»
