Харбинский рабочий класс встретил это событие как величайшее и долгожданное свое торжество. Трусливая растерянность, которую проявила при этом событии белая эмиграция, колебания, с которыми подошла к нему не сумевшая сразу определить своей новой линии поведения местная китайская администрация и начавшаяся в связи о этим в Харбине — правда, очень недолговечная — политическая весна дали ему возможность достаточно определенно, решительно и громогласно выявить свои настроения. И настроения эти не оставили никаких сомнений.
Харбинские рабочие жадно ловили каждое новое слово о Советском Союзе, который вырос за годы оторванности от него Харбина на земле, обагренной кровью гражданской войны и засыпанной пеплом ее догоравших пожарищ, о Советском Союзе, о котором они еще так мало знали. А потому их интересовало решительно все: и государственный строй СССР, и экономическая политика советской власти, и новое положение в Советском Союзе рабочего класса, и судьбы российского крестьянства, и вопросы обороны нового рабоче-крестьянского государства, и новое советское право, и новые методы просвещенской работы и т. д. Они жадно хотели все сразу узнать, оценить и постигнуть, чтобы примкнуть к великой революционной стройке своего нового социалистического отечества.
И в то время, когда где-то во втором этаже харбинской общественной надстройки пятидесятилетние американизированные Яши П. с отменной идиотичностью тянули свои очередные коктайли и дергались, как марионетки, в каталепсических припадках чарльстона, в то время как белый Харбин пугливо озирался по сторонам на нависшее над его улицами красные флаги или в порыве бессильного бешенства и политической падучей срывал и топтал их, как эмблему своего окончательного поражения, харбинские рабочие с жадностью ловили и проглатывали буквально каждое слово появившихся в их среде советских работников, говоривших им о Советском Союзе, его международной политике, его хозяйственных достижениях и бурном росте его социалистического строительства.
Стремление услышать все это было так велико, что нехватало докладчиков, которые могли бы его в полной мере обслужить. А каждый доклад, читаемый хотя бы в самых неподходящих условиях и даже иногда на эзоповском языке, выслушивался с затаенным дыханием и собирал такое количество слушателей, что становилось трудно дышать, а в летнее время они заполняли не только помещение, в котором он делался, но и все то пространство, на котором можно было слышать докладчика через открытые двери или окна. И каждый такой доклад вызывал одно, всегда одно, и то же требование: „Еще, еще!“
Но и такие доклады можно было слушать недолго. Харбинская весна кончилась скоро, и уже к концу 1925 г. создалось положение, при котором устройство массовых докладов оказалось совершенно невозможным. Особенно в такие дни, как 7 ноября и 1 мая, устройство массовых собраний советских граждан было крайне затруднено.
Провоцируемая поднявшими голову белогвардейскими организациями китайская полиция усиленно загоняла в подполье общественную жизнь и работу харбинских рабочих и профессиональных организаций. Обыски и аресты среди советских профработников сделались повседневным заурядным явлением. Начали систематически производиться полицейские налеты на помещения профсоюзов.
Характерно при этом, что в большинстве своем харбинские профессиональные союзы продолжали существовать формально на легальном положении. Закрыт был только, казалось бы, самый невинный и безобидный из них — Рабис. Окончательно прикрыть остальные союзы китайцы не решались, и союзы эти продолжали существовать под постоянной угрозой преследований и всевозможных репрессалий, объединяя в некоторых случаях многие тысячи своих членов (союз транспортников, металлистов, совторгслужащих, работников просвещения и т. д.). На том же положении продолжал существовать и Харбинский совет профессиональных союзов.
Допуская формальное существование на легальном положении как профорганизации, так и рабочих клубов (Библиотека-читальня харбинских механических мастерских, ее отделение в Московских казармах, клуб Харбинского узла, клуб Старого Харбина, железнодорожные собрания на линии дороги), китайская администрация стремилась лишь к тому, чтобы сделать это существование совершенно бесплодным, не имеющим смысла, чтобы лишить его всякого интереса, не дать этим организациям и клубам проводить какую бы то ни было работу среди своих членов. Но в то же время она никогда не предпринимала серьезных попыток разложить эти организации изнутри, понимая, что такая задача совершенно безнадежна и ограничивалась только тем, что держала в их рядах своих информаторов, которые по шаблону доносили о том, что делается и замышляется этими организациями и клубами. Общая работа по разложению профдвижения конечно велась, но она была направлена не на устоявшиеся уже профорганизации, а на неорганизованную массу служащих и рабочих вообще.
