Канун китайского нового года знаменуется тем, что на всех улицах и во всех углах не только Фудзядяна, но даже и европеизированной части Харбина, начинается нескончаемая пальба. С непривычки может показаться, что идет грандиозный уличный бой и пачками стреляют из винтовок и револьверов. В действительности это китайцы отпугивают от каждого дома злых духов и для этого… взрывают бесконечное количество особых, начиненных порохом, хлопушек, видимо считая своих злых гениев обладающими пугливостью зайцев и лишенными какой бы то ни было сообразительности, потому что даже слепые монгольские лошади и безнадежно тупые мулы очень быстро привыкают к этой безвредной трескотне и шествуют по улицам, не обращая на нее никакого внимания. В следующие затем дни, проходя мимо наглухо закрытых китайских магазинов, вы можете услышать в них дичайший шум и звон, производимые ударами в кастрюли, сковороды, медные тазы и тому подобные шумовые инструменты. Этот нестерпимый грохот продолжается но нескольку часов подряд, иногда целыми днями: это хозяева помещений выгоняют из них тех же злых духов.
Но, говоря о красочности праздничного Фудзядяна, мы имели в виду конечно не это примитивное и наивное суеверие, а то, что делается во время праздников на его улицах, постоянно снова и снова заполняющихся разнообразными, то более скромными, то более пышными, но всегда красочными и оригинальными, карнавальными шествиями. Особенно грандиозно бывает шествие с драконом, которым заканчивается празднование нового года.
Пробиваясь в надвигающихся сумерках сквозь густую толпу, заливающую от края и до края узкие улички Фудзядяна, вы еще издали замечаете сотни колыхающихся на ходу китайских фонариков, двигающихся вам навстречу. А за ними выплывает и огромный светящийся дракон, прекрасно сделанный из материи и художественно расписанный по ней, который, извиваясь и волнуясь, как будто ползет по мостовой. Он имеет обычно метров 20—25 в длину, и его несут на особых шестах люди, помещенные внутри его, ноги которых, ступая по мостовой, кажутся его собственными бесчисленными лапами. Дракон весь освещен внутри теми же китайскими фонариками, и их свет, пробиваясь сквозь скрывающую их материю, превращает все тело в светящееся мягким зеленоватым фосфорическим светом.
Его несут так искусно, что на некотором расстоянии создается полная иллюзия живого легендарного чудовища, ползущего среди несметной людской толпы.
Впрочем живость и красочность китайских уличных процессий можно наблюдать не только во время этих праздничных карнавалов, но часто и в обычные дни. Достаточно для этого повстречаться на улице со свадебной или особенно с похоронной процессией. А в кишащем людьми Фудзядяне их можно встретить по нескольку в день.
Харбин и Фудзядян — это полюсы современного международного бытия Китая. Харбин — это старая, уже присохшая, болячка на теле нарождающегося молодого Китая.
Но и сейчас еще этот город фокстротирующих мертвецов и разложившейся плесени российского беженства презирает Фудзядян с высоты своей воображаемой культуры, о подлинном лице которой он не имеет даже приблизительного представления и которая состоит в его понимании исключительно в умении носить смокинг и развязно болтать салонные благоглупости. Фудзядян в массе своей уже научился ненавидеть и презирать ее харбинские проявления и ее харбинских лжепророков, явившихся когда-то в Китай в роли его поработителей, и эксплоататоров.
Новый, молодой Китай, уже поднявший знамя борьбы с насилием как иноземных капиталистов, порабощающих и разоряющих китайский народ, так и своих собственных доморощенных феодалов и эксплоататоров, выжимающих из этого народа все его жизненные соки и распродающих его хищникам мирового империализма оптом и в розницу, доведет эту борьбу до победного конца и протянет тогда руку дружбы и международной солидарности трудящимся всего мира. Но пока этой победы нет, пока еще ведется ожесточенная борьба за нее, пока китайский рабочий и крестьянин несут ярмо капитализма, — до тех пор не будет изжита окончательно и пропасть, отделяющая Харбин от Фудзядяна и превращающая Фудзядян в своеобразное харбинское гетто.
