Когда дверь кабинета открылась и на пороге появился плотный, как и Борис Сергеевич, чем-то неуловимо похожий на него молодой мужчина, Коваль интуитивно почувствовал, что разговор будет прямой и короткий. Залищук держался свободно, отвечал лаконично, но сердитые нотки звучали в каждом его слове. Из опыта подполковник знал, что так отвечает в милиции человек, который не чувствует себя виноватым или уверен, что его вину не докажут.
— Второго августа вы не встречались с отцом, Олесь Борисович?
— Нет, — твердо ответил молодой Залищук, — я его давно не видел, может, с год.
— Меня интересует только вечер, когда он погиб.
Олесь промолчал, всем своим видом будто говоря: «Я сказал все и повторяться не хочу».
Коваль предложил папиросу.
Залищук поблагодарил и вытащил свои сигареты. Когда прикуривал, Коваль понял, чем он похож на отца, фотографии которого подполковник внимательно изучил: голова посажена на короткой шее, словно сидит на широкой груди. Но нос, наверное, матери — хрящеватый с горбинкой, и тонкие нервные ноздри, которые то и дело раздувались.
— Перескажите весь свой день второго августа.
— Разве все упомнишь!
— Будем вспоминать. Вместе.
Когда дошли до вечерних событий, Олесь сказал:
— Жена была во вторую смену. Я остался со Степанком, сыном. Ребенок уснул, и я лег.
— В котором часу?
— Приблизительно в девять, а может, позднее.
— Всегда так рано ложитесь?
— Мне вставать на рассвете.
— Это не ответ.
— Ну, не всегда… Но день был утомительный… Я же рассказывал вам, что ремонтировал ванну…
— Ваш адрес — улица Строителей, это здесь же, в Дарнице?
Олесь кивнул.
— В девять на улице темнеет?
— Еще видно.
— Ну, а до девяти, Олесь Борисович, не решились ли вы вдруг проведать отца?
— Нет, я отца не видел в тот вечер. Я уже сказал.
За много лет службы Коваль часто слышал вранье, он почувствовал фальшь в словах Олеся. Но одновременно тон ответа свидетельствовал, что парень просто что-то недоговаривает.
— А кого вы в тот вечер видели на Русановских садах?
По тому, как раздулись ноздри Олеся, Коваль сделал вывод, что сведения, полученные Струцем, имели под собой какое-то основание.
Пауза длилась долго. Наконец Олесь сказал:
— Никого не видел. — И сразу понял, что проговорился, что теперь так просто от настырного подполковника ему не отделаться. И он решительно добавил: — Я знаю, что вам нужно! Не ходил ли я к отцу, не подсыпал ли ему яд… — Он вскочил со стула. — Есть ли у вас совесть такое катить на меня!?
Коваль жестом приказал сесть. Олесь не послушался. Лицо его стало упрямым, ноздри то и дело раздувались.
— Если хотите, скажу, хотя вы можете не верить… Я уже давно хотел помириться с отцом, но Нинка, жена, к нему не пускала… В тот вечер она была на второй смене, и я, когда Степанко уснул, попросил соседку посмотреть за ребенком, а сам махнул на Сады. Когда пришел на дачу, увидел, что в домике люди, услышал чьи-то голоса. Мой разговор с отцом должен был происходить с глазу на глаз… Неожиданные гости спутали мои карты. Я потихоньку поднялся по лестнице. В комнате сидели отец, Таисия и еще какие-то незнакомые. Засомневался, заходить или нет. А тут Таисия взглянула в мою сторону и поднялась из-за стола. Она направлялась к двери, и я, не знаю почему, быстренько сбежал по ступенькам и шмыгнул в переулок.
— Думаете, она не увидела вас?
— Не знаю. Может, и увидела.
— А что еще вы заметили на даче?
— Ничего. Я возвратился домой, решив отложить свой разговор с отцом. — Олесь сел и, казалось, немного успокоился.
— Вы еще постояли немного около калитки. А ведь можно было спрятаться в тени деревьев, переждать, пока разойдутся гости.
— Я ушел оттуда сразу. Некогда было ждать. Дома ребенок, жена скоро вернется с работы, устроит прочухан.
— Жаль, — заметил Коваль, посасывая папиросу, которая погасла. — Только вы убежали, гости вышли в сад, отец ваш остался один, могли бы поговорить, и, гляди, все иначе обернулось бы…
Коваль умышленно обратил внимание Олеся на эту деталь, хотел посмотреть, какое выражение появится на лице у собеседника.
Молодой Залищук с жалостью покачал головой, причмокнул губами.
