…Я свалился в угол, на ворох старых, видавших виды парусов, и мне хотелось только одного: лежать, молчать и смотреть в одну точку. Ветер выл всё выше и выше. Волны, с шумом и рычанием, грохались о старые видавшие виды стены ангара. От холода и усталости мне уже было всё равно. Несколько часов борьбы за судно сделали своё дело.
В следующую волну я услышал звон оконного стекла. Но сил, даже выглянуть из помещения, уже не было. Я знал, что это означало: три каната, длинной метров по сорок, скорее всего ещё подтянули мертвяки. И бизань-гик, начал колотить по окнам ангара. А это, в свою очередь означало, что до развязки осталось не долго…
Я посмотрел в дверной проём. Но ничего не увидел, кроме белых потоков воды. И услышал низкие удары волн о причал. И треск ломающегося борта.
В этот момент вбежала Валентина. Мужественная моя Валентина: она несла кружку горячего чая.
– «Беркут» не спасли, – только и сказала она.
– Затонул? – я сказал это спокойно, точно речь шла о детской лодчонке. Тогда как «Беркут» был большим десятиметровым катером. Все наши попытки спасти его были тщетны. Покрышки, проложенные между бортом и углом причала, только на время оттянули развязку. Борт был проломлен волнами и напором ветра. И вода поступала в трюм. Не спасла и верёвка, кем-то впопыхах переброшенная на нашу «Гикию». Ветер был так селён, что мертвяки «Гикии» весом килограмм по пятьсот, медленно, но верно, ползли по дну.
И ладно бы, если бы верёвка с «Беркута» была принайтована к основанию мачты, или к кнехту. А то ведь к вантпутенсу – месту крепления вантины мачты к борту. И, конечно же, вантпутенс был вырван. Вместе с деревянным фальшбортом. И тонущий «Беркут» грозил утянуть, так или иначе, за собой «Гикию».
Я выпил чай. Полегчало. Зубы перестали беспрерывно стучать.
– Ну, что там? – Я обратился к Валентине. – Ёщё держится?
– Стекло слышишь?
– Слышу. – Я посмотрел на Валентину. Посиневшие губы. В каком-то старом бушлате. Что-то шевелит губами. А вой ветра неизмеримо громче. И шум волн. И звон стекла. И треск «Беркута» об угол полуразбитого причала.
– Надо бы верёвку обрезать, – Тихо сказала она. И я понял это по губам. И по логике.
– Вантпутенс вырвало, а верёвка всё ещё на вантине, – добавила она.
Ясно, идти надо. Просто нельзя не идти. И что же я увидел?
«Беркут» уже почти целиком под водой. Своей тяжестью он разбил причал. И только бетонные, круглые тумбы ещё сопротивлялись напору ветра, течения и волн. Носовой канат «Беркута», метра четыре пять, конечно же, вырвало. И катер держался только кормовым концом. Нос развернуло к берегу, и стало носить не вдоль, а поперёк причала. И нос, вот-вот, грозил ударом о борт «Гикии». А волны неизмеримо выросли. Их рёв, уже не уступал рёву ветра. Ветер дул порывами. И порой сбивал с ног. А злополучный конец всё ещё держался за вантину мёртвой хваткой «Беркут» по палубу был в воде. То погружаясь глубже, то поднимаясь над волной искореженной, изломанной, «живой» палубой. Да это было и не удивительно: все шпангоуты были выбиты. И катер стонал и хрипел, цепляясь днищем о каменистое дно.
Если бы не верёвка, привязанная к вантине, то «Гикию», оттянуло бы чуть мористее. Но вантина, как известно, крепится к топу мачты, очень высоко и очень крепко. При каждом рывке яхта просто клонилась, чем смягчала удар. И я понял: скорее «Беркут» утянет за собой «Гикию» чем канат оборвётся.
Виктор, мой добрый, мой славный учитель, матрос старой русской школы, всё понял раньше меня. Он смотрел мне прямо в глаза. И как только я рванулся, он цепко схватил меня за руку.
– Не ходи! – Твёрдо и властно, скорее выдохнул, чем сказал он. – Не пущу…
– Дай нож… – что-то вскипело у меня в груди.
Какой уж там разум. «Гикия» тогда, как и теперь была для меня живой. Да она и есть живая. И я видел, как яхта просила о помощи. Она не кричала: «На помощь! Помогите!» «Гикия» не вспоминала мне, сколько раз она спасала меня, моих друзей. Вытягивала, казалось бы, в безнадёжных шквалах и волнах. Она просто тихонечко звала…
И вот я уже на палубе «Беркута». Глупо,… наверное! Палуба колеблется под ногами как надувной матрац. Держаться не за что… спасение только в движении. Ещё мгновение – и верёвка обрезана.
