Это случилось, когда двум вождям — политическому, Адольфу Гитлеру, и силовому, командиру штурмовиков Эрнсту Рему, стало тесно в одной берлоге.
Рем представлял уже опасность для рейхсканцлера, и от штурмовиков нужно было срочно избавиться — их было слишком много. К 1934 году их численность приближалась к трем миллионам, хотя рейсхвер, по условиям Версальского мирного договора, не мог иметь больше 100 тысяч кадровых военных.
Гитлер нанес удар в ночь с субботы на воскресенье, 1 июля. Отряды СС ворвались в гостиницу, где собрались лидеры штурмовиков. Рема и его свиту в буквальном смысле выдернули из постелей и арестовали. Застигнутый врасплох Рем, всегда называвший себя солдатом, а не политиком, даже не оказал сопротивления. Ему предъявили обвинения в организации заговора. Часть штурмовиков была расстреляна без суда.
В опубликованной в Париже «Белой книге» приводятся данные о жертвах «ночи длинных ножей». Их было странно неровное число — 401. Гитлер использовал представившуюся возможность, чтобы расправиться со всеми, кого не любил и кто перешел ему дорогу в прошлом.
По Парижу бродят разнообразные слухи, более или менее достоверные. Некоторые утверждают, что на «ночь длинных ножей» и убийство Рема Гитлера подбил Геринг, а Геббельс, узнав о готовящейся бойне из подслушанных телефонных разговоров, испугался за себя и примкнул к отряду убийц одним из первых среди командиров.
1935, Париж
Вчера я провел вечер в огромном зале Трокадеро, где давали русский балет — отрывки из «Сильфид» и «Пляски» из оперы «Князь Игорь». Хоть театр Трокадеро очень народный, то есть дешевый, на спектакле присутствовал весь цвет русской аристократии — в том числе великий князь Андрей с женой, балериной Кшесинской, бывшей любовницей царя Николая Второго. Любопытно, что в ее дворце в Петербурге, когда-то подаренном ей царем, размещался во время революции штаб Ленина.
Сегодня русские аристократы мало чем отличаются от французской мелкой буржуазии. Граф Лорис-Меликов, внук императорского канцлера, работает таксистом и с трудом зарабатывает двадцать франков в день. Вся эта декорация — и русский балет, и русская аристократия — выглядит каким-то абсурдом, карикатурой на потерянный мир.
Мне часто нездоровится, душит вечная парижская нехватка кислорода. Мечтаю уехать на Майорку, но никак не могу получить визу. Друзья уговаривают меня отказаться от желания жить в Пальме на Майорке — где, говорят, уже давно правит полиция генерала Франко. Но меня угнетает мысль о сокровище, запертом там в банковском сейфе.
Базель
Я решил съездить в Швейцарию, посмотреть, как там обошлись с моими «майолями», которых тамошний музей по дешевке купил на аукционе в Веймаре, когда распродавались художественные ценности из моего дома. Я отправился в Кунсткамеру, куда их поместили. Мои любимые скульптуры стоят красивой группой в достойном окружении и выглядят так благополучно, словно ничего трагического в их судьбе не произошло. Завидев меня, они не улыбнулись и не шагнули мне навстречу. Мне стало невыносимо больно.
Не обращая внимания на прекрасную экспозицию Кунсткамеры, я недолго постоял перед моими бывшими «майолями» и вышел из музея, глотая слезы. Чтобы успокоить внезапное сердцебиение, я медленно побрел по базельской улице, не замечая ее красоты. И вдруг перед моим, затуманенным слезами взором возникла картина, заставившая меня забыть о горестных воспоминаниях.
За поворотом улицы притаилось небольшое озеро, на бирюзовой глади которого застыли два черных лебедя. Они были неподвижны, чуть склонив свои грациозные длинные шеи, словно давая мне возможность разглядеть их маленькие грустные головки. И я почувствовал, что судьба привела меня к этим лебедям неслучайно — я воочию увидел реальное воплощение моей печали.
Хотя уже началась весна, было еще довольно холодно. Лу сбросила с плеч шерстяное одеяло и встала на ноги — ей надоело целыми днями лежать в шезлонге на террасе. Уже прошло больше месяцар, как она вернулась из больницы, так что пора менять этот нудный режим. Сердце ей подлечили неплохо, а от сонной неподвижности можно опять заболеть. Конечно, было бы приятно, если бы кто-нибудь из старых друзей приехал ее проведать, но они куда-то исчезли, один за другим. От скуки Лу даже недавно позвонила Савелию, своему давнему поклоннику, врачу из Парижа, и пригласила его приехать к ней на пару дней — ведь запреты Карла ушли в прошлое вместе с Карлом и теперь он может ночевать в ее доме, сколько захочет. Савелий в ответ молчал так долго, что Лу подумала, уж не разъединили ли их. Но он все же в конце концов заговорил:
