Я вытер щеку носовым платком и спросил:
— Какие русские, Лиззи?
— Ясно какие! Те, которые убили твоего Ратенау!
— Но всем известно, что его убили немецкие националисты. На прошлой неделе они застрелились, когда их окружила полиция.
— Ты веришь тому, что написано в газетах? Эти двое в замке были невинными жертвами политических интриг!
— Но всем известны их имена и принадлежность к партии нацистов. Их водитель сознался в заговоре и признал свою вину.
— Немцы не способны на такое мерзкое убийство. Только русские на это способны!
Я понял, что спорить бесполезно — с ней уже поработали нацистские агитаторы».
В то утро Лу не спалось, она поднялась рано и вышла в столовую. Мари уже поставила на стол кофейник с кофе и свежие утренние булочки и ушла к себе — досыпать. Прихлебывая кофе, Лу потянулась за свежей газетой. На первой странице она увидела большой портрет довольно красивого мужчины — грубоватое лицо его показалось ей знакомым.
Над портретом шел текст крупными буквами: «Римский марш итальянских чернорубашечников». Под портретом было напечатано такими же крупными буквами: «С сегодняшнего дня диктатором Италии стал лидер фашистской партии Бенито Муссолини».
— Бенито! — ахнула Лу и поспешила в свою комнату паковать чемодан. Она надеялась ускользнуть из дому незамеченной, но ее перехватила заспанная Маришка — чутким ухом услышав скрип двери, она выскочила в коридор в ночной сорочке.
— Опять уезжаешь к своему Зигмунду? А ведь совсем недавно ты прожила в Вене целых три месяца! Почему же опять? Что случилось?
Теми же словами встретила ее дочь Фрейда Анна, с которой она подружилась за время своей трехмесячной жизни в их квартире. Что заставило тогда Лу покинуть свой уютный дом в Геттингене и поселиться в чужой, довольно тесной венской квартире, так и осталось тайной.
— Мне нужно срочно поговорить с твоим отцом!
— Но у него сейчас прием, — ответила Анна. — Идем, я покормлю тебя, пока он закончит. Ведь ты выскочила из дому в такую рань, значит, не успела поесть.
Анна предложила Лу подождать Фрейда в столовой, куда тот выйдет пообедать по окончании приема. Лу пришлось подавить свое нетерпение и смириться. Войдя в столовую, Фрейд страшно удивился:
— Лу? Ты здесь? Что-то случилось?
Анна поставила перед отцом тарелку с супом.
— Вы способны слушать за едой? — спросила Лу. — Я больше не могу ждать, мне нужно рассказать вам что-то важное. Считайте, что это моя исповедь!
— Ладно, давай против всех правил проведем твой сеанс психоанализа за обеденным столом.
— Только не перебивайте, я должна изложить все связно, без перерывов. Вы ведь помните, что у меня в Париже был давний друг, русский врач Савелий? Где-то в году 1906-м или 1907-м, точно не помню, он неожиданно приехал ко мне в Геттинген. Мы много лет не виделись — у меня за эти годы была целая цепь личных драм то с Райнером, то с Земеком и, как всегда, с Карлом. И вдруг на пороге, прямо на глазах у Мари, появляется Савелий, посещения которого Карл строго-настрого запретил. Я, не желая осложнять и без того непростые отношения в доме, где Мари непрерывно против меня интриговала, выскочила в сад и потащила Савелия за собой на улицу. За воротами, к счастью, тогда была скамейка, которая сейчас уже сгнила. Мы садимся на скамейку, и Савелий говорит:
— Не хочешь ли ты поехать со мной в Женеву?
— Зачем в Женеву?
— Меня пригласили лечить одного важного русского пациента. Он настолько важный, что мне даже имя его не сообщили, а только кличку — Старик, хоть он совсем не старый, ему даже сорока нет. У него редкая болезнь глаз, он не переносит солнечный свет, и от этого и у него сильные головные боли. А я, по случайности, лучший русский специалист в Европе по этой болезни. Хочешь поехать со мной? Это может быть интересно: там целая колония российских беженцев-террористов.
