— Для ремонта крыши.
— Какой ремонт? Какой крыши?
— Ну, крыша течет, а денег на ремонт нет.
— И при чем тут Заратустра?
— А при том, что люди приходят смотреть на Заратустру и платят за вход.
— А Фридрих согласен?
— Дорогая Мали, ну, кто его спрашивает? Он ведь ничего не понимает — он тихо лежит, иногда пукает, иногда писает под себя и смотрит в потолок, над котором эта самая крыша.
— Она что, выставила его на всеобщее обозрение?
— Что-то вроде того. Обозрение не так чтобы всеобщее, а только для тех, кто заплатит.
— И что сделали вы с Лу, когда это увидели?
— А что мы могли сделать? Заплатили и вошли.
— Вы хотите сказать, что Лу заплатила, чтобы посмотреть на Фридриха в таком печальном виде?
— А что ей оставалось? Бесплатно Элизабет бы ее не впустила! Она и так, едва лишь узнала Лу, ощетинилась, как еж, и зашипела, как гремучая змея: «Ты что тут делаешь?» А Лу улыбнулась, как только Лу умеет улыбаться, и пропела нежно-нежно: «Я, как и все, пришла полюбоваться на великого Заратустру, который уже ничего не может сказать». И положила деньги в кувшин, стоящий на столике у входа. После этого Элизабет уже не могла нас не впустить, тем более что к тому времени появились еще люди и смотрели на нас с любопытством. Мы гуськом прошли по коридору и оказались в комнате, в центре которой возвышалась кровать. Кровать стоит на высоком пьедестале, чтобы ничто не заслоняло Фридриха от глаз посетителей. Лу прямо задохнулась, увидев на ней чучело Фридриха в белом одеянии. Мы медленно двинулись по узкому проходу между кроватью и стеной, и было странно видеть, как неподвижны широко раскрытые глаза Фридриха. Его устремленный в потолок взгляд не следовал за движением проходящих мимо людей. От этого взгляда меня охватил такой ужас, что волосы на затылке встали дыбом. Это был взгляд мертвеца.
— Ну что вы сидите, Савелий? Вставайте и поехали! — вскочила с дивана Мальвида. — Поехали скорей!
— Куда? Я только-только приехал, — оторопел Савелий.
— В Наумбург! Спасать Фридриха!
— Куда ты можешь ехать, Мали, если у тебя то и дело болит сердце? — забеспокоилась Ольга.
— Не могу же я лежать тут и думать, что моего Фридриха превратили в чучело, одели в белый балахон и показывают за деньги! Он ведь такой нервный, такой чувствительный!
— Он был когда-то нервный и чувствительный, а теперь ему все равно!
— Тем более отвратительно, что она для заработка использует его безответность! Я должна поехать туда и положить конец этому безобразию.
— А как ты это сделаешь?
— Если понадобится, я обращусь в полицию.
— Ничего себе! — развеселился Савелий. — Знаменитая революционерка Мальвида фон Мейзенбуг обращается в полицию за справедливостью!
— Ну и что? Пусть революционерка! Ради спасения Фридриха я готова просить помощи даже у полиции!
— И напрасно! Полиция вам не поможет!
— Это мы увидим. Довольно разговоров — поехали!
Савелий раскрыл чемоданчик и вынул стетоскоп:
— Займемся сердцем. А сначала расскажу, что мы с Лу услышали. Мы вышли из душной комнаты, где был выставлен Фридрих Ницше, и остановились на крыльце, чтобы вдохнуть чистый деревенский воздух. Я посмотрел на часы и, обнаружив, что до нашего поезда осталось еще довольно много времени, предложил Лу отдохнуть в заброшенной беседке, притаившейся в дальнем уголке сада. Мы сидели молча, переживая кошмар увиденного святотатства. Погода была дивная — лето неспешно переходило в осень, запах дыма смешивался с запахом опавших листьев. И вдруг тишину нарушил нарастающий цокот лошадиных копыт и одновременно топот каблучков, бегущих по камням. Я сидел лицом к воротам и первым увидел, как Элизабет бросилась навстречу подъезжающим к дому дрожкам, запряженным парой славных лошадок.
— Да вы — прямо третий брат Гримм, — хихикнула Ольга.
— Нам, домашним врачам, чтобы иметь пациентов, нужно уметь держать аудиторию, — согласился Савелий.
— Оля, Савелий, прекратите шуточки, дайте дослушать! — скомандовала Мальвида. — Так кто же приехал?
— Вот именно — кто же приехал? С облучка соскочил очень молодой человек, белокурый и стройный, увидев которого Лу просто задохнулась:
