Не хотелось мне огорчать его, но и жизнь свою класть на то, к чему душа не лежит, — тоже не дело. Я и раньше мечтал вернуться на завод, а теперь, когда Марина появилась.
— Что молчишь? — в голосе Игнатьева зазвучали металлические нотки.
Я подобрался и ответил:
— Товарищ полковник! Я честно выполнял свой долг все эти годы, начиная с финской. И продолжаю выполнять. Но поймите, у меня есть мирная профессия, любимая профессия. И я хочу к ней вернуться.
— Это лошади, что ли? — он аж бровь поднял от изумления. — Не валяй дурака, Хижняк! Ты сколько в армии служишь-то?
— С тридцать седьмого, вы же знаете.
— Знаю. В восемнадцать тебя призвали, выучили. Затем две войны. Какая мирная профессия? Это было в другой жизни! Ты профессиональный военный, чистильщик! Контрразведчик! И у тебя появился реальный шанс изменить свою судьбу коренным образом! Тебе сейчас сколько? Двадцать восемь, так? К тридцати пяти ты сможешь войти в высший командный состав органов госбезопасности! Ты это понимаешь? Если упустишь такой шанс, я уж не знаю, как тебя назвать.
Он сверлил меня сердитым взглядом из-под насупленных бровей. Ну, этим меня не проймешь. И я как можно тверже сказал:
— Товарищ полковник, я уже принял решение.
— Вот как? Лошади, значит, милее прекрасной военной карьеры? Или не лошади? Может, чего другое? Чего набычился? Молчишь? Ладно, черт с торбой! Дураки там не нужны. Но до расформирования Смерша рапорт не подавай — не подпишу!
Игнатьев тяжело поднялся из-за стола. Я тоже мигом вскочил, вытянулся перед старшим по званию. Ишь как громыхает своим басом! Ладно, выпуская пар, громыхай, это мы выдержим.
— Капитан Хижняк! Вы и ваша группа направляетесь для дальнейшего прохождения службы в город Львов. Пройдите к майору Куценко, он обрисует обстановку и поставит боевые задачи.
— Есть, товарищ полковник! — гаркнул я.
— Свободен!
Я развернулся, четко чеканя шаг, направился к двери.
— А и дурак ты все-таки, — не удержался, забубнил мне в спину полковник. — И ведь пожалеешь, да поздно будет. Не иначе тебя кто-то с панталыку сбил. Не иначе, баба!
Но я сделал вид, что не слышу, и вышел. Бабы на базаре семечками торгуют, товарищ Игнатьев! А Марина — женщина. Необыкновенная, желанная, потрясающая. Эх, не понять вам в ваши за пятьдесят!
Куценко — украинец. Веселый, свойский, круглолицый усатый мужик с выпирающим животом. А ведь сорока еще нет. Что значит штабная кабинетная жизнь! Вот и я таким же пузатым дядькой заделался бы. Мысленно я продолжал полемизировать с Игнатьевым.
— Ну че, герой, садись! — Куценко указал на стул. — Худой ты, як дыхлик немирущий.
— Кто?
— Кощей бессмертный.
— Это по-каковски? Украиньска мова, шо ли? — подыграл я ему.
— Смесь польского с ужгородским. Так во Львове гута-рят. На смеси из нескольких языков. Учись, пока я жив.
— Ну, и что там, во Львове?
— Нехорошо там, — посерьезнел Куценко. — Вот, слушай, это из документов.
Он открыл папку с грифом «секретно» и начал читать:
— «…Оперативная обстановка в районе Львова и прилегающих областей Западной Украины характеризуется, первое: наличием на территории многочисленной агентурной и разведывательной немецкой сети, не уничтоженной во время освобождения этих территорий от немецких захватчиков, а также разрозненных остаточных групп немецких солдат и офицеров. Второе: наличием различных подпольных националистических организаций и вооруженных бандформирований, многочисленными проявлениями бандитизма.
Существованию указанных группировок способствуют, во-первых, географические факторы: обилие лесистой местности, множество лесных водоемов, что решает проблемы выживания, а также расположенные в непосредственной близости Карпаты, что помогает противникам советской власти создавать лагеря в труднодоступных горных районах.
Во-вторых, действию враждебных элементов способствует слабость, не укомплектованность созданных местных органов и учреждений советской власти, особенно в низовых звеньях — сельсоветы и т. д.
В третьих, активным вылазкам и диверсионным действиям способствует большое количество оставленного на полях боев оружия, что дает возможность врагам с легкостью вооружаться.
