– Конечно, Лейси, – кивнул Мак. – Конечно, скучаешь, а как же иначе?
Она заплакала еще сильнее. Откуда только взялись эти горючие слезы, что она выплакала давным-давно? Мак держал ее за руку и молчал. Прошло несколько минут, Лейси посопела в платок, высморкалась.
– Ну, все, прошло, – сказала она. И тут заметила бинт у Мака на руке. – Что с тобой?
– Маленький семейный скандал. Вообще-то я хотел попросить тебя об одолжении. Можно я у тебя переночую?
Лейси захлестнула волна облегчения, почти целиком вытеснив из души пустоту и мрак.
– Конечно, конечно! О чем ты говоришь. Останься, я тебя прошу.
Мак пожал ее руку.
– Спасибо.
Так значит, ей все-таки не придется коротать время в одиночестве. Пусть Максимилиан ушел – на его место явился Мак. Он оградит ее от наползающего мрака. По крайней мере на эту ночь.
В понедельник выдался тихий солнечный день, и Мак с самого утра принялся за работу. Предстояло закрепить еще восемьдесят ставень. В районе полудня юго-западный ветер сменился западным, и к тому моменту, когда горничные закончили уборку, ровно в час, небо потяжелело и налилось пушечной бронзой.
Билл в кабинете так и не появился. Тереза порхала по номерам, контролируя горничных, а когда с этим было покончено, удалилась в свой дом. Мак навешивал ставни, работа кипела. Усилился ветер, песок стал хлестать по лицу и шее, жаля тысячей крохотных игл. Внезапным порывом сдернуло с головы бейсболку с логотипом «Техасских рейнджеров». Руки были заняты: одной он придерживал ставни, другой – шуруповерт, и ему не оставалось ничего другого, как обернуться и проводить взглядом недавний подарок Хавроши. Было что-то жутковатое во внезапно опустевшем пляже. Билл с Терезой бросили отель, оставив его на попечение Мака.
К трем часам дня о берег стали биться яростные волны, задрожала земля, и это чувствовалось даже сквозь толстые подошвы рабочих ботинок. Мак спешил. Осталось совсем немного. Он пропустил номер семь, где жила Кларисса Форд, и, когда добрался до второго номера, старушка вышла на террасу с неизменной сигаретой в руках. Ветер вырвал сигарету из ее пальцев и унес к пляжу Джеттис.
В три сорок пять упали первые капли дождя. Мак закручивал последние ставни. Завывал ветер, правое ухо было забито песком. Дождь усилился. Ветром надуло песка до половины заграждения. Мак сунул шуруповерт в куртку, поднял руки, заслоняя глаза от ветра, и побежал к черному входу. Одежда промокла до нитки, ботинки были полны песка. Он задержался под карнизом, взглянул на бурлящее, почерневшее море. Вспомнилась Марибель. Хорошо, что она сейчас дома, сидит на диване, читает книжку, укутав ноги теплым шерстяным покрывалом. С тех пор, как Мак ушел с утра, она ни слова ему не сказала. Не стала извиняться, объяснять – ничего, лишь молчаливое заверение: что бы он ни делал, этого недостаточно.
В фойе за стойкой администратора сидели Ванс и Лав, перекидываясь в картишки. Джем спал, скорчившись в плетеном кресле.
– Отправляйтесь по домам, – распорядился Мак. – Я переночую у Лейси. Сам обо всем позабочусь. – Он потряс Джема за плечо, разбудил его. – Ступай. Слушай, а может, возьмешь мой джип? Там черт знает что творится, пешком не дотопаешь.
Джем разомкнул веки.
– Джип? А ты на чем?
– Я не пойду домой, – ответил Мак и добавил – наверное, сгоряча: – Знаешь что, бери машину и наведайся к Марибель. Проверь, как да что. Сидит там одна-одинешенька. Составишь ей компанию.
Джем выпрямился в кресле.
– Это, надо думать, шутка такая?
На миг Маку стало не по себе. Он вдруг ощутил укол ревности, сменившейся страхом. Вспомнилась плачущая Марибель и белые следы на ее руке, что остались после его хватки.
– Какие шутки? Я не могу вернуться домой. Буду тебе очень обязан, если ты зайдешь ее проверить.
– Обязан? – поразился Джем.
– Давай, иди, – скомандовал Мак и кинул ему ключи.
Не долго думая, Джем схватил ключи и бросился к дверям, откуда только что вышли Ванс и Лав. Мак не видел, как они отъезжают – окна были залиты потоками воды. По той же причине он не стал кричать Джему вслед, что все это – большая ошибка.
Как только начался дождь, Билл встал с кровати и прошел в гостиную. За окнами раскинулась необъятная ширь океана, причем таких огромных волн он и не припоминал. Вестибюль был заколочен, а заодно и все номера. Дело рук Мака. Билл все равно никаких чувств не испытывал. Ничего, кроме безудержной тоски, безутешной печали.
