– Смелый… Скажешь…
Александр сел с Лу на скамейку. Смотрит.
Никита поравнялся с велосипедисткой. Окликнул ее. Они пошли рядом. Велосипедистка положила руку на плечо Никиты, и так они двинулись по тропе. О чем-то говорят.
– Почему ты так нервничаешь?
– Я?.. Не знаю. Сейчас что-то происходит. Мне трудно объяснить тебе. Важное… для этих людей… – Александр показывает на Никиту и Дэзи, – для этого парка, для этого города, черт побери, для мира, для меня, для тебя… Нет ничего особенного – мужчина говорит женщине: «Люблю, будь моей» – все…
– Они же старые?
– Ну и что? Когда-то же надо это сказать… – пьяно улыбается Александр.
Каменные лабиринты домов Нью-Йорка. Парк. Тропинка. Велосипедистка и ее пеший спутник в майке, на которой бородатый Карл Маркс играет в пинг-понг в огромном мегаполисе…
Шлюха американского капитана
Вбольшой студии звукозаписи в Лос-Анджелесе стоит множество пюпитров, на них раскрыты ноты, но, кроме виолончелиста Френсиса Кристофера, никого нет. Он играет, заглядывая в нотные листы.
В глубине студии сидит дочь Френсиса, Пегги Кристофер. Ей тринадцать лет. Она смотрит на виолончелиста и беззвучно смеется. Шуметь нельзя – идет запись, горят таблички «Внимание, микрофоны включены». Неожиданно Пегги вскакивает и бежит к стулу, стоящему ближе к отцу.
На лице Френсиса тревога, он водит смычком по струнам виолончели, но в глазах: «Ты что, девочка, с ума сошла?!»
За стеклянным окном видна комната, где у пульта сидят люди. Они записывают игру Френсиса Кристофера. Кто-то из мужчин стучит кулаком по голове: «Девочка сдурела, скрип слышен!» Включил микрофон, раздался его голос:
– Пегги, ты можешь приколотить к полу свои сандалии?
Пегги кричит:
– Дай гвозди, Тед…
По пустынному калифорнийскому шоссе едет легковая машина. Она обгоняет одинокие грузовые рефрижераторы. За рулем Френсис. Из радиоприемника громко звучит виолончельная музыка. Френсис нажимает на клаксон, оставляя за собой очередной рефрижератор. Рядом на сиденье Пегги.
– Пап, ну куда ты так несешься, ничего с дедом не случилось, я-то знаю…
– Звонили же Эмерсоны… Сказали, исчез…
– Он уже исчезал, когда мы с мамой жили у него летом. Уходил в лес и не возвращался день-два. Потом рассказывал: напился и заснул. И сейчас где-то спит… скорее всего в лодке…
Маленькая комната старого Эрвина Кристофера забита коробками из-под обуви, виски и вина. В коробках старые газеты, журналы. В аквариуме плавает большой сазан. Рыба смотрит на старика, который спит перед тарелкой остывшего супа. Это Эрвин Кристофер, отец Френсиса, дед Пегги.
Раннее утро. Тихо. Слышен только глухой звук тыкающего нос в стекло сазана. Раздается резкий звонок в дверь. Старый Эрвин открывает глаза. Встает, распахивает дверь. Перед ним Френсис и Пегги.
– Папа! Ты дома!!! Эмерсоны меня напугали…
– Дураки…
Пегги победоносно смотрит на отца, вбегает в комнату.
– Ты не хочешь поцеловать меня?
– От тебя пахнет вином… Кислым и дешевым…
– Почему дешевым?
– Мама говорит, дешевым…
– Скажи своей маме, пусть пришлет ящик дорогого, я и его выпью…
Старик Эрвин, крупнотелый, в мятой рубашке, прикуривает огрызок сигары. Руки его при этом чуть дрожат.
– Папа, мы с Пегги едем в Россию…
Услышав это сообщение, старик поднял глаза к потолку:
– Россия, Россия… Где это?
– Папа, не дури…
Эрвин достает изо рта сигарный огрызок, обтирает его об рукав и дает почему-то девочке:
– Приедешь в Россию, затянись несколько раз и выпусти дым.
– Хорошо. Пусть Россия завоняет тобой…
Френсис возмущенно:
– Девочка!
– Она точно сказала, – смеется Эрвин. – Пусть Россия вспомнит обо мне…
Эрвин приподнялся на цыпочках и стал шарить на полках шкафа:
– Вчера кинул сюда газету со статьей о Поле Робсоне…
– Кто это?
– Робсон – великий американский бас! Он вывез тебя из России, в ящике из-под мыла…
– Как? Папу в ящике из-под мыла?
Старик не отвечает – ищет. Не найдя, недовольно машет рукой:
– Нету… Все исчезает… Я пел с Робсоном в опере Чайковского «Евгений Онегин».
– Папа, ты трезв?
– Трезв, а почему ты удивляешься, я же говорил тебе, что пел в России в любительской опере…
– Я знаю, ты служил там в Красном Кресте…
