Оставив мотоцикл, мужчина и женщина сбежали вниз, в овраг, потом вверх, к дереву, надеясь, видимо, скрыться под ним от сумасшедшего самолета.
– Режь!
Никита полоснул ножом. Посмотрел вслед мешку. Соня уже перебежала доску через болото и ждала Вильяма. Но мешок не дал сделать ему шага на доску – он врезался в спину Вильяму. Густое облако скрыло мужчину и женщину.
Когда облако рассеялось, не было доски, не было американца. На земле лежала одна Соня. Она протягивала руку к мужской ноге с ботинком, который странной деталью смотрелся из самолета.
На столе пустая коробка из-под кубинских сигар. Вокруг нее разбросаны фотографии. В сковородке остатки яичницы. Никита в узбекской тюбетейке смотрит на Александра.
– Все? – спрашивает Александр.
– Нет, – улыбается Никита. – Знаешь, зачем я рассказал эту историю?..
Никита встал, подошел к окну.
– Почему я, немец, в Нью-Йорке? Почему не на родине, в Германии? Еще две минуты можешь вытерпеть мой треп?
– Никита, мы же русские, раздавили бутылку, о чем ты спрашиваешь?.. Ну?
– На другой день Лейтенант исчезла. Видели ее на пароме с чемоданом – и все. Соня меня не называла, может, и не заметила меня в самолете, не знаю. Было шумное дело об убийстве американца-коммуниста. Потом дело замяли. Родилась девочка Дэзи. Соню приняла американская коммуна. В пятьдесят втором, в разгар борьбы с космополитами, Соню арестовали как американскую шпионку. Коммуну разогнали. Дэзи, я забыл сказать, родилась слепая: то ли наследственное – Вильям очень плохо видел, – то ли это шок у Сони… Дэзи была у нее в животе, когда мы кидали мешки…
Никита нервно ходит по квартире от стены к стене, словно заключенный в одиночке.
– Было время ненависти ко всему американскому, иностранному. Я тайно радовался, что убил врага. Я был немец, но у меня были советские, вывихнутые, мозги…
Никита вышел на кухню. Вернулся.
– Кофе поставил, – говорит Никита. – Дэзи увезли в Америку коммунары. Я женился на акробатке. Двадцать лет ездил с филармонией по уральским дырам. Рая была чемпионкой СССР по блядству. Детей у нас не было… «Беременная акробатка, ты что, рехнулся?» – кричала она. Когда немцы стали уезжать из России, я тоже уехал. Увидел мир. Починил советские мозги… Но убийство Вильяма… Соня… Дэзи… мое черное участие в их судьбах… мучает меня. Прошло столько лет, но мучает. Приехал в Нью-Йорк и кого-то ищу, ищу. Сам не знаю кого… Хотя нет, теперь знаю. Нашел Дэзи. Американка. Ничего не знает, не помнит России. Дочь ее, Шерон, – менеджер этого дома. Мисс Дэзи – одинокая женщина. Катается на велосипеде в парке. Странно, да?.. Но она такая боевая… не сдается. В парке я ее и увидел. Увидел Соню из моего детства. «Здравствуйте, Дэзи», – сказал я, она откликнулась…
Кофейник засвистел.
– Слушай… Выпьем кофе, сходим в парк. – Смеется. – Это двадцать шагов отсюда. Она сейчас там… Александр, я сумасшедший… Она взрослая, не имеющая никакого отношения к моей истории женщина, у нее своя жизнь… но… Вчера мы танцевали… одни… среди ее розовых подушек. Это смешно, да? Но я… и мне кажется… не знаю, как она, но я полюбил ее… как ей сказать…
Они встали. Никита оглядел себя в зеркале:
– Зубы почищу, чтобы запаха не было…
– Я постучу Лу…
Александр звонит в дверь Лу. За дверью тишина. Подходит Никита. Они идут к кабине лифта. Дверки раскрываются, с огромной бумажной кипой стоит юная миловидная Лу.
– Бери, это копии твоего сценария, – смеется Лу. – Почему я должна тащить их через весь Нью-Йорк?
– Лу, пошли в парк.
– Вот так вот, в парк?
– Оставь все это бумажное дерьмо в лифте. К черту всех этих империалистов, графинь, Распутина…
– Мальчик, крысиный яд – наш хлеб…
Зажатый в каменных громадах небольшой нью-йоркский парк. Видна одинокая велосипедистка.
– Вот она.
Лу отвечает разочарованно:
– Это мать нашей менеджерши. Ну и что?
Велосипедистка приближается. Аккуратная пожилая женщина, выставив перед собой бамбуковую палку, тихо повторяет: «Эй, эй, эй». Она проезжает мимо Никиты, Александра, Лу. Делает круг по тропе.
– Иди поговори с ней, скажи, что хотел ей сказать… Мы с Лу посидим здесь.
– Я пьяный… Я не смогу сказать…
