Ноэ умолк и стал смотреть на ночных бабочек. В тишине был слышен шорох их крыльев, бьющихся об электрическую лампочку.
Утром они решили послать Юджину мед. Без письма. Просто бочонок меда в сенат. По пути пусть его раскрывают, нюхают, пробуют, ведь мед не содержит никакой информации, способной помешать Юджину. Главное, чтобы он его получил. Они быстро соорудили шестикилограммовый деревянный герметичный сосуд, в него залили мед, упаковали в посылку. Написали латинскими буквами адрес, повезли в Они.
– Международная? – спросили на почте. – Родственникам?
– Да, родственникам.
Им выписали квитанцию. Ноэ положил ее в карман, и они вернулись в деревню.
Неизвестно, какими путями добирался бочонок с медом до Америки, какие таможни, какие границы пересекал он, какие самолеты или пароходы возили его, но, так или иначе, через полгода в рачинскую деревню пришло письмо от Юджина Уинчестера.
Вот выдержки из этого письма:
«Майами-Бич. Август. 1965 год. Уважаемый господин Ноэ Лобжанидзе! Позвольте поблагодарить вас за чрезвычайно вкусный мед, который вы прислали мне! Вместе со мной благодарят вас мои дети (идет перечисление восьми детских имен), благодарит вас также моя жена (имя жены) и моя мать Патриция Паркер, которая вспомнила вас! Которая знает вас множество лет и считает вас своим давним другом!»
– Патриция Паркер!!! – в два голоса произнесли Ноэ и Красоткин.
Значит, этот Юджин не сын Шерли Энн Роуз, а некой Патриции Паркер! Ноэ силился вспомнить, кто она. В его голове крутился калейдоскоп женских лиц. Патриция Паркер? Может, это та рыжеволосая пышногрудая женщина, обожавшая больше всего на свете балет. Она возила Ноэ на своем автомобиле смотреть представление русской балетной труппы, в те годы сводившей с ума всю Америку.
Кроме балета ее страстью было есть все в сыром виде.
Маленьких рыбок, которых ловил Ноэ во время лодочных прогулок, она снимала с крючка и заглатывала живьем.
– Я русалка! – говорила она.
После ее поцелуя на губах оставалась рыбья чешуя. Да, это была она, Патриция Паркер!
«Сознаюсь вам, что в моем детстве, благодаря рассказам матери, имя Ноэ Лобжанидзе звучало для меня как имя разбойника – доброго и бесстрашного, как Робин Гуд или Джон Ячменное зернышко. Присланный вами мед – это прекрасное продолжение моего детского воображения!»
Мы не будем здесь приводить все строки письма. Их читала вслух сестра киномеханика, студентка института иностранных языков, она делала множество ошибок, искажающих смысл письма. Например, слово «разбойник» она перевела как «бандит». Ноэ очень расстроился.
– Почему я бандит? – спрашивал он.
Сестра киномеханика никак не могла осилить поэтический строй фразы: «Присланный вами мед – это прекрасное продолжение моего детского воображения».
В конце письма была приписка другим почерком: «Ноэ, мне семьдесят семь лет, но я помню вас, как будто это происходило сегодня перед завтраком. Патриция Паркер».
Ноэ молчал весь день. Думал. Ходил он с трудом, болела поясница. Красоткин тоже еле передвигался oт улья к улью.
Во время захода солнца Ноэ произнес, ни к кому не обращаясь:
– Что же я такого натворил там, в Америке? Сколько же там моих Юджинов? Юджин от Шерли, Юджин от Патриции… И не только они…
Потух последний отблеск заката. Ноэ побрел к своей холодной постели.
Он остановился около старых фотографий, разбросанных на комоде, посмотрел на себя молодого, в белой сорочке, в жилете, с закрученными вверх усами, и захохотал.
Из его горла вырвался звук такой силы, что свеча, зажженная Красоткиным, так как в доме не было света, затрепетала и потухла.
Ноэ продолжал хохотать…
В июне умер Павел Павлович Красоткин.
Умер он в Армавире в телефонной будке. Его предсмертное дыхание слышал Ноэ на расстоянии четырехсот километров, держа у уха телефонную трубку на переговорном пункте города Они. Ноэ явился туда по поводу вызова Красоткина, уехавшего в Краснодарский край навестить родственников после частых повторений, что не дожить ему до зимы и надо бы повидать Ксению, дочь брата Коли, единственное свое кровное родство. Он уехал и вскоре вызвал Ноэ на переговорный пункт.
