Психологическая сущность любви у
Плотина совсем другая. Мы далеки от Афин IV века до Рождества Христова. Рим,
особенно имперский Рим, "греческую любовь" не приемлет. Самому
Плотину она противна.
"Однажды ритор Диофан
прочел текст, восхваляющий Алкивиада в "Пире" Платона; он утверждал,
что ради добродетели ученик должен удовлетворять любовные желания своего
учителя. Плотин волновался; несколько раз он вставал, чтобы покинуть собрание;
но он сдержался и, когда слушатели разошлись, приказал мне написать ответ. Диофан не захотел дать мне свою книгу; я восстановил его
аргументы по памяти и перед собранием тех же слушателей прочел свой ответ.
Плотин так был им доволен, что, пока я читал, все время повторял: "Так
порази его, так, если подлинно светоч ты людям"" (Жизнь Пл. 15, 6).
В школе Плотина взаимоотношения
между учителем и учеником очень дружеские. Но нигде нет
ни намека на двусмысленные чувства. Кроме того, Плотин не живет в исключительно
мужском мире:
"Были также женщины, очень к нему привязанные:
Гемина, в чьем доме он жил; ее дочь Гемина, которую звали, как и ее мать; Амфиклея, ставшая женой Аристона, сына Ямвлиха.
Эти женщины очень интересовались философией" (Жизнь Пл.
9, 1).4
Таким образом, психологический
климат школы Плотина глубоко отличается от того, какой был в Академии Платона.
Но констатации этого факта еще недостаточно, чтобы мы могли понять дистанцию,
отделяющую Плотина от Платона. В плотиновском
переживании ново то, что оно изначально мистическое. Платон описывал в
поэтических и красноречивых терминах любовное волнение, которое любящий
испытывает по отношению к любимцу. Начало любви было плотским. Затем, следуя
стремлению души ввысь, любовь давала толчок интеллектуальной, почти научной
деятельности. Следовательно, у Платона любовь не была по существу
"мистическим порывом".*
* См. Л.Робен, "Платон, "Пир"" (L.Robin, "Platon, "Le
Banquet"", Paris, Les Belles Lettres, 1951,
стр. XCIV.
Напротив, когда Плотин пользуется
терминологией "Федра", то не для того, чтобы, подобно Платону,
описывать человеческую любовь, – он сразу использует ее для описания
мистического переживания. Человеческая любовь – больше уже не исходная точка,
первая ступень восхождения. Она становится лишь степенью сравнения. Она лишь
отражение подлинной любви, той, какую вдыхает в душу Благо, и при ее появлении
исчезает:
"Душа любит Благо, потому что с самого начала оно
побуждало ее к любви. И душа, спонтанно обладающая этой любовью, не ждет
указания от красот земного мира. Поскольку душа полна любовью, даже не зная об
этом, она всегда пребывает и поисках Блага. Желая подняться до Него, она
пренебрегает земными красотами. Да, видя красоты чувственного мира, она ими
пренебрегает, так как видит, что они заключены в тела, что они нечисты от
пребывания на земле... И, видя, что красоты земного мира меркнут, она хорошо
знает, что их блеск пришел к ним извне. Тогда душу влечет ввысь: там она может
найти того, кого любит, и не успокаивается, пока не завладеет им, даже если
придется заставить себя любить" (VI 7, 31, 17).
Являясь даром Блага, любовь у
Плотина – это изначально любовь к добру; ее присутствие в душе вытесняет все
остальное. Душа полнится восторгом, она приходит в движение; но движение это –
уже не восхождение до какого-то предела, где любовь закончится. У Плотина
любовь всегда стремится идти все дальше. В своем бесконечном поиске она
опередила бы Благо, если бы могла. И если она останавливается на уровне Блага,
то не потому, что это крайний предел, а потому, что это абсолют. С самого
начала любимое существо представляло собой Благо. И таким же оно будет при
соединении с ним.
Плотин использует Платона, как
христианские мистики будут использовать "Песнь Песней".
"Пир", как и "Песнь", становится объектом аллегорической
интерпретации: для описания мистического переживания употребляются те же слова,
что и для описания плотской любви. Супруга из "Песни Песней" гораздо
лучше дает представление о душе в понимании Плотина, чем Сократ из
"Пира". Действительно, именно женские воплощения души ближе всего для
Плотина: душа – это Психея, Афродита (VI 9, 9, 26-29), это дева, которую пылкий
жених уводит из отчего дома (VI 9, 9, 35 и V 5, 12, 37).
