Он не мог вспомнить, когда конкретно потерял сознание, но, судя по тому, как он себя сейчас чувствовал и как вел себя перед этим Кинни, ублюдок продолжал избивать его, даже когда он уже лишился чувств. Ничего удивительного в том, что его прозвали Гунном. Гиббонс подумал и о том, прошли ли Ландо, Блэни и Новик аналогичную предварительную обработку, перед тем как Кинни отрубил им головы. Его замутило, когда он попытался припомнить отчет судмедэксперта о результате осмотра тел. По крайней мере, он пока не лишился глаз.
– Эй, старина, очухался?
Гиббонс поднял глаза. Кто-то стоял над ним. В руке у стоящего было раскладное металлическое кресло. Машинально Гиббонс закрыл голову.
– Эй, полегче, старина, полегче. Я не собираюсь бить тебя этой штукой. – Человек расставил кресло перед Гиббонсом. – Я тебя сегодня уже разок ухайдакал. С тебя хватит.
Гиббонс прислонился к креслу и, мучаясь от боли, перетащил себя в него. В туманном свете он попробовал разглядеть лицо незнакомца, говорившего с сильным акцентом. Тот был низкого роста, темнолицый, кучерявый, с усиками ниточкой и сверкающими глазами. Обтягивающая его футболка не скрывала хорошо развитую мускулатуру. За пояс, прямо к ширинке, был заткнут автоматический пистолет. Брюки на нем были зеленые, с искрой, и бледно-желтые подтяжки. Модник, мать его так.
– Эй, мужик, какого хрена ты там делаешь?
Гиббонс повернулся на голос, прозвучавший из другого конца длинного продолговатого помещения. Там, за столом, сидели еще двое. У стола стоял торшер с обшарпанным абажуром. Гиббонсу показалось, будто он смотрит в ту сторону из глубины темной пещеры.
– Он очухался, – отозвался спрошенный. – Что с ним теперь делать?
– Ничего.
Коротышка скрестил руки на груди и важно кивнул.
– Припоминаешь меня, старина?
– Откуда?
У Гиббонса возникло непреодолимое желание заставить этого подонка подавиться собственными зубами.
– Так ты меня вообще не видел? И в боковом зеркале, когда вышел из машины?
– О чем ты?
– Я был у тебя в багажнике, старина. После того как ты запарковал машину, я вышел, подкрался к тебе и – бац! – вырубил. Лихо, верно?
– Хочешь получить медаль за доблесть?
– Медаль за что? – Улыбка сошла у него с лица. – Что это ты такое сказал?
Гиббонс промолчал. Он знал, что латиноамериканцев бесит, когда из-за слабого знания языка им начинает казаться, будто над ними смеются.
– Эй, о чем это вы тут воркуете?
Двое других подошли и встали прямо перед креслом, в котором сидел Гиббонс. Один из них был высокого роста, стройный и полный нервной энергии; он пружинил на ступнях, как Джимми Кэгни. Другой был шире в плечах и явно медлительней. Хотя лица у обоих были одного типа – ирландские выпивохи. Длинные костистые головы, запавшие глаза, поросячьи ноздри. Гиббонс подумал, что эти двое, должно быть, братья.
– Ему сдается, будто он парень не промах. – Мускулистый коротышка усмехнулся. – Ну что, Фини? Показать ему, что я тоже не промах?
Стройный парень улыбнулся, обнажив ряд лошадиных зубов, он стоял, слегка раскачиваясь.
– Еще не время. Мистер К. велел дождаться его возвращения.
Коротышка пожал плечами, но вроде бы несколько присмирел.
– Да? И когда же это будет?
Фини помедлил.
– Он сказал, что вернется до рассвета. Который час, Льюис?
Гиббонс заметил, что у широкоплечего братца в руке плоский карманный телевизор с диагональю в три дюйма.
– Да вроде пять. Как раз идет «У Люси».
Свет с крошечного экрана призрачно озарил его лицо, выхватывая из тьмы главным образом ноздри.
– Скоро вернется, – сказал Фини. – Пошли.
Он вернулся к столу, и двое остальных послушно поплелись за ним.
Ублюдки, в ярости подумал Гиббонс, но от злости у него только сильней разболелась голова. Он попробовал сидеть спокойно, надеясь, что от этого боль уменьшится. Чем бы они сейчас ни занимались и что бы ни имели в виду, эти поганцы вели себя тихо, а в тишине его голове становилось легче. Через какое-то время он осознал, что ночь на исходе, начинает светать, и черно-белый мир за окном, представший сейчас его взору, не мог отвлечь его от тревожных раздумий. Гиббонс думал о том, схватили ли они и Тоцци тоже.
