— Ну что, — говорит Брайан, — перекусим?
Представьте, что перед вами толпа людей, которых вы хорошо знаете, но приблизиться к ним вы не можете, потому что не хотите быть замеченным. Собственные ноги кажутся завернутыми в полотенца кувалдами, и звук каждого шага оставляет вмятину на затылке. Самый ужасный момент — когда ты понимаешь, насколько пьян, но до отключки дело пока не дошло.
Обед.
Не могу описать, какое это облегчение, когда отношения уже перешли на ту ступень, когда можно вместе распивать алкоголь на свежем воздухе… Эта парочка впереди, Брайан и Глория, болтает с таким заговорщическим видом, что я подумал, будто меня игнорируют нарочно.
— Присоединяйся, Марти, — обернулась Глория.
— Неловко-то как…
Кажется, я опять сказал это слишком громко.
— Ну и куда это годится? А? Куда это годится?
— Знаешь, — заметил Брайан после паузы, — мне кажется, ты мог бы многое сказать о ресторане, глядя на него снаружи.
Черт возьми, думал я в поезде, что он имел в виду?
— У тебя морщина прорезалась, — сказала Глория, глядя мне прямо в глаза. — Она всегда появляется, когда ты напиваешься.
Господи, подумал я. Это нечестно. Да я выпил от силы пару бокалов. Вряд ли…
Глория молча смотрела на меня. Мы ехали в поезде. Таких историй тысячи. Этих глупых историй столько, что они выеденного яйца не стоят. Они так бессмысленны, что сам рассказчик с трудом припоминает финал.
На вечерней улице было тихо, но я все равно не расслышал крики стервятников, кружащихся над моим браком. Мой брак истекал кровью, бился в предсмертных судорогах. Не разглядел я и альбатросов, примостившихся в углу гостиной.
Розовый диван.
Слезы Глории.
— От тебя воняет, — произнесла она.
— Скажи что-нибудь, чего я еще не…
— Ты знаешь, чего я боюсь?
— Не знаю, Глория. Чего?
— Ты даже не видишь, во что превращаешься. Ты был таким потрясающим парнем. Невероятным. Классным, правда. И теперь этот парень… он… он… исчезает…
Чьи-то слезы. Совсем рядом.
Не помню, чем закончился тот вечер.
Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».
В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.
Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.
Я искренне хотел перестать дышать.
На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».
Совершенно искренне.
А после работы меня трясло, я обливался потом и думал, что помочь мне может только одно. Есть лишь один способ прекратить эти муки, и этот единственный способ дает шанс вернуться к нормальной, трезвой жизни… У меня не было сил бороться. Мне было настолько плохо, что я, не думая больше ни о чем, толкнул пуленепробиваемую дверь винного магазина на Бродвее — того, что рядом с лавчонкой, где торгуют ванильными голландскими сигарами, — и через несколько минут вышел с парой бутылочек первосортной водки, которую и спиртным-то назвать нельзя, и тут же опустошил их прямо на улице, между палаткой с выпечкой и автобусной остановкой.
