«Обычно я напивалась тихо и даже культурно.
Алкоголь постепенно вытеснял из головы все прочие мысли».
(Кэролайн Нэп, «Пьянство: история любви»)
Так и было.
За исключением случаев, когда моя бедная голова растягивалась настолько, что могла вместить в себя целый мир.
Прочтите изложенную ниже историю и мысленно умножьте на десять.
Несколько лет назад в Центральном парке сделали огромную художественную инсталляцию в виде деревянных, задрапированных оранжевой тканью конструкций, сквозь которые предлагалось пройти зрителям. Сооружение называлось «Ворота». А теперь представьте: ранняя весна, прекрасное погожее утро, на деревьях вовсю щебечут птицы… Мы с Холой выгуливаем друг друга вокруг Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя — навещаем всех ее приятелей-докторов и подружек-медсестер (Холе всегда нравились больницы, потому что работающие там люди знают толк в дорогих, породистых собаках).
На обратном пути, когда я потягивал кофе в кафе, меня могла посетить мысль: слушай, парень, сегодня суббота, ты можешь себе это позволить. Почему бы нет?..
Вскоре я оказывался в ванной с четвертушкой водки. На часах — восемь утра.
Что дальше? Я подолгу сидел, уставившись в одну точку на вентиляционной шахте, и разговаривал с собакой. Которая явно была не в духе.
В общем, все шло по накатанной. Часа через четыре просыпалась Глория, и я приветствовал ее словами:
— Знаешь, дорогая, в парке поставили такую странную оранжевую штуковину… Ворота…
Я уже говорил, что моя жена безнадежная сова, так что я удивился, когда услышал:
— С тобой все в порядке?
— Да, а что?
— Ты все утро просидел в ванной. Можно я наконец ей воспользуюсь?
Ох уже эти женщины…
А потом мы оба оказывались на мостовой в Риверсайде, бетон надвигался на меня, как кулак, а воздух словно пуховкой по лицу проводил.
— Слушай, а Бадди, ну, мой приятель, он сейчас в городе? — почему-то спросил я у Глории.
— Понятия не имею.
Поезд прокладывал путь на юг — названия станций приближали нас к цивилизованному миру; глядя в окно, я думал о том, что они похожи на пуговицы рубашки, которые застегиваются по одной, сверху донизу.
Собака спит дома.
— Не помню, где мы с Брайаном договорились встретиться?
— Марти, это ты с ним говорил, не я.
— Но я же говорил так громко…
* * *
Мы с Брайаном были знакомы лет двадцать — типичные журналюги, он и я. «Яркие огни, большой город»[5] — будто с нас писали. Наше знакомство пришлось на те далекие времена, когда люди были готовы провести месяц в ожидании горстки дотошно отобранных слов.
А вот и он.
— Брайан! Сколько зим!
— Нет, ты только посмотри на его физиономию!
Моя бутылочка здесь. В кармане штанов — очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.
Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.
Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.
Глории он сразу понравился.
По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…
— Где тут мужской туалет? — спрашиваю я.
— Что?
— Где мужской туалет?
— Где что?
И вот я здесь, под деревом, яростно облегчаю мочевой пузырь и наблюдаю через плечо, как мимо шествует какое-то семейство.
Трое детишек. Белокурая пышка, забежавшая вперед, чуть не сворачивает шею, разглядывая облако алкогольных испарений, которое поднимается от моего желтого водопада.
Отец ловит ее и разворачивает светлую головку в другую сторону. Такие моменты запоминаются на всю жизнь. Нет, он не параноик, ее папочка, просто печется о безопасности дочки. Психологическая травма, все дела…
Какого черта я тут делаю?
Кому это все нужно?
Я закончил Йельский университет, люди. У меня ученая степень магистра по бизнесу.
Наконец я достаю из кармана ампулу с живой водой и опрокидываю ее в себя.
