— Хорошо, подставляйте спину… — И, получив карандаш в руки, долго смотрел на пустой лист блокнота, не зная, что же забрать с собой в потусторонний мир. Затем, еще раз устыдившись того, что на сегодняшний Всеази-атский конгресс пришел в костюме, взятом на день у Нахангова, записал: «Костюм велюровый, размер 50, четвертый рост, — один, туфли чешские „Цебо“, 44 размер, — одна пара». Затем зачеркнул и написал: «Костюмов — два: шерстяной, строгий, для конференций, и фрак Нобелевского лауреата по сейсмологии».
Продавец, на собственной спине чувствуя, с каким ожесточением пишет Давлятов, заскрипел стиснутыми от боли зубами.
— Следите за дыханием, — посоветовал ему Давлятов и с такой силой нажал карандаш, чтобы зачеркнуть написанное, что продавец не сдержал дыхания и вскрикнул. — Ну, ну, не позорьте своего великого учителя Дабал-дабалчанга, — с сарказмом сказал Давлятов и вывел карандашом: «Абду-Салимов — раб, прекрасная наложница — Шахло, автомашина „Жигули“, Ибн-Муддафи в качестве шофера… ракету для полета… кастрированного Мирового зверя в свите…»
Давлятов воткнул карандаш продавцу за ухо, а блокнот оставил на его услужливой спине и пошел дальше, бросив реплику:
— А спинку так удобно гнуть у кого вы научились? — И, не получив ответа, добавил: — Врожденное?
Продавец каким-то художественным финтом так выпрямил спину, что блокнот, описав дугу через плечо, влетел к нему прямо в руки. Он пробежал глазами написанное, хмыкнул и с усмешкой посмотрел вслед Давлятову.
Давлятов же, не заглядывая больше в открытые двери магазинов, прошел коридор, и перед ним открылась территория кладбища, от обилия мрамора казавшегося не скорбным местом, а наоборот… Было что-то в этих пышных надгробиях — из одного взлетал Пегас, на другом изящно сидела русалка с арфой — такое, что лишний раз напоминало о временности сего убежища… будто и впрямь дальше начинался другой, новый мир, а это кладбище высшего класса захоронения было просто коротким привалом в долгом путешествии. Надгробие министра водного хозяйства имело изображение насмешливого эльфа, пускающего струи воды, вечной и живой воды, зато там, где был погребен другой министр — жилищного строительства, возвышалось нечто символическое, и только при внимательном рассмотрении можно было догадаться, что это ключ… от ворот града? от квартиры? от врат рая?
Давлятову не дали скучать. К нему тут же подошел, выйдя из-за какого-то надгробия, тот самый Лютфи, из Бюро гуманных услуг, чинно поклонился и сразу спросил, словно нисколько не удивился тому, что видит перед собой Давлятова, жаловавшегося не только на отсутствие работы, но и денег с простым счетом — одного рубля, двух, трех…
— Вы по поводу себя… или коллеги — академика Салиха?
Давлятов оторопело сунул ему под нос удостоверение академика, но Лютфи даже не глянул. Нечто похожее на усмешку пробежало по его губам и застыло в уголках узких глаз, но Давлятов не уловил его состояния.
— По поводу себя… или я не имею права? — с вызовом спросил Давлятов.
— Имеете, конечно, — успокоительным тоном проговорил Лютфи, вовремя подавив ухмылку, так и лезущую из его бесстыжих глаз. — Еще утром, когда мы получили телефонограмму об избрании вас академиком — с чем и поздравляю! Наше Бюро тут же наметило для вас место… хорошее, тенистое местечко, с мягкой как пух землей, откуда можно очень легко, как по маслу, пройти дальше, в свите восковых рабов, наложниц, личных водителей и телохранителей… Идемте, я покажу вам этот райский уголок, уверен, он вам понравится… Притом такое соседство, такое соседство! — лукаво закатил глаза Лютфи. — Рядом с самым первым академиком-сейсмологом в истории человечества…
— С Бабасолем? — испуганно спросил Давлятов.
— Нет, нет, успокойтесь. Бабасоль очень претендовал на звание первого академика человечества, но историческая память отдала пальму первенства все же Салиху, предсказателю землетрясений… Хотя не обошлось без интриг, ссор, склок, как это нередко бывает в научном и художественном мире, но к сегодняшнему утру всеми наконец признано первенство академика Са-лиха.
