— За что же тебя выгнали?
— Я сказал то, что думаю, одному влиятельному человеку.
— А именно?
— Что спектакль, который он поставил, есть фальсификация искусства, подлог, более того, я сделал это в оскорбительной форме. Они играли Островского не по смыслу, поверх текста. Меня это оскорбило. Я поделился впечатлениями от спектакля прямо на лекции, в грубой форме.
— Тяжелый у вас, однако, характер, Наталья Сергеевна.
— Но и у вас тоже непростой.
— Я никогда не репетировал. Говорите, что делать.
— Сначала читаем кусок по очереди. Я и вы. Знаете, что такое театр?
— Откуда мне, сиволапому?
— Это место, где люди ходят по сцене и говорят по очереди. Говорите.
Полковник прочитал первые строки от отметки, сделанной ногтем новобранца вниз к нижнему листу страницы:
Таков мой долг. Таков мой долг. Стыжусь
Назвать пред вами девственные звезды
[2].
— Итак, пошли дальше, Отелло... читайте, читайте!
Полковник прочитал полстраницы. До ремарки:
«Отелло целует Дездемону».
— И что это значит? Что я должен буду тебя поцеловать, Лебедушкин? — Полковник перешел на полушепот.
— Разумеется.
— Нет, давай поищем другой отрывок, где Отелло не целует Дездемону.
— В том, что вы поцелуете меня, ничего страшного нет. Во-первых, это условность, это игра, это искусство, а во-вторых...
— Я терпеть не могу, когда мужчины целуются, это достаточно противная штука!
— Устал повторять — я девица. Вы же меня вместе с начальником медсанчасти осматривали!
— Нет, нет, давай возьмем другую сцену.
— Хорошо сцена вторая... страница тридцать вторая, начинаю я.
— Валяй!
Коля прочитал за Дездемону. Полковник подхватил. Так продолжалось минут десять. Полковник медленно входил в раж! Они закончили большой отрывок.
После ремарки автора «Отелло плачет» полковник замолчал.
— Что случилось? Почему вы остановились? — спросил Коля.
— Одну секундочку. Так значит, здесь я должен заплакать? — сказал Кинчин не своим голосом.
— Да, Отелло в этом месте плачет, — подтвердил догадку Лебедушкин.
— Давайте, Наталья Сергеевна, возьмем какой-нибудь другой отрывок.
— Что вам не понравилось на этот раз?
— Я не буду плакать.
— Почему?
— Я не плакал, когда хоронил мать, не плакал, когда под Пандшером моего друга разнесло минометным снарядом в клочья. Я не буду плакать. Возьмем другой отрывок.
— Сколько можно скитаться по пьесе?! — заспорил возмущенный Лебедушкин. — Здесь он не может заплакать потому, что настоящий мужчина. Там он не может поцеловать Дездемону потому, что он не в состоянии отличить юношу от девушки! Отелло тоже мужчина, и, между прочим, генерал! Ан смотри... ничего... пролил слезу.
— Он мавр, он чернокожий, — аргументировал полковник. — Он южный человек, а я вырос на Севере.
— И что, мужчины на Севере не плачут? — терпеливо гнул свою линию Лебедушкин.
— У нас не принято.
— Но вы играете мавра, а не самого себя!
— Я про то же, давай поищем другой отрывок.
— Нет, мы остаемся в этом месте. Я буду держаться зубами за этот клочок земли. Ни шагу назад!
— Другой отрывок!
— Когда вы поймете, почему мавр плачет, для вас не будет большой трудностью заплакать.
— И почему он плачет?
— Потому что он теряет свою возлюбленную, он чувствует, как медленно, но верно счастье ускользает от него.
— Я тоже потерял свою возлюбленную, с которой счастливо прожил всю жизнь, но я не плакал.
— Вы потеряли любимого человека, а он потерял нечто большее, существо из другого мира.
— Дездемона... она что? Привидение с планеты икс, двоюродная сестра короля пчел?
— Объясняю... он черный, мавр, она белая. Он — человек в возрасте, она — совсем молоденькая. Он — военный, генерал, она — наивное дитя. То, что он ее любит, — это понятно, но самое большое чудо то, что она любит его. Вот откуда эти слезы!
— Хорошо, я прикрою лицо рукой, как будто плачу.
— Вы меня не поняли. Скажите, Андрей Исаевич, у вас была нереальная любовь?
— Что это значит?
— Были ли вы когда-нибудь влюблены в существо недосягаемое, ну, например, в Барбару Стрейзенд или кого-нибудь в этом роде?
— В балерину. Я увидел ее по телевизору, влюбился, как сумасшедший, купил билет в Большой театр. Я был тогда старшим лейтенантом, места неважные, в галерке, однако был смышленый малый, взял в театр полевой бинокль с 34-кратным увеличением.
