– Так как, обедала?
– Нет, у меня только что кончились занятия, – ответила я.
– Тогда я тебя приглашаю, – он галантно подал мне руку, за которую я взялась, чуть помедлив.
Рука его, твердая и теплая даже сквозь рукав, казалась надежной опорой. Но я ни на миг не забывала, что лишь казалась, хотя забыть очень хотелось. Забыть и вернуться на полтора года в прошлое. Мне вдруг стало необычайно обидно, что мой первый поцелуй достался не Рудольфу. Возможно, тогда все сложилось бы по-другому? Я повернула к нему голову, он смотрел на меня, задумчиво, изучающе, без улыбки и безо всякого недовольства.
– Мы так и будем стоять? – спросила я. – Или обед к нам сам придет, прямо сюда?
– Нет, – усмехнулся он, отвел от меня взгляд, и мы двинулись вниз по улице.
– О чем вы хотели со мной поговорить, инор Брайнер? – спросила я.
– Слишком серьезный разговор, его нельзя начинать на голодный желудок, – отшутился он. – Штефани, давай ты будешь обращаться ко мне как раньше? А то мне странно слышать, когда ты говоришь «инор Брайнер». Я себя ощущаю собственным… даже не отцом – дедом. Или мне тоже обращаться к тебе официально, «инорита Ройтер»?
Этот не прижимал мою руку к своему боку, хотя сейчас я не стала бы возмущаться. Напротив, мне хотелось быть к нему как можно ближе. Вчерашний поцелуй пробудил во мне смутные желания, и сейчас они обратились на того, кто был рядом и ждал моего ответа. Правильно было бы согласиться на «инориту Ройтер», но это значило лишь дальнейшее отчуждение, чего я не хотела всей душой. В эту минуту мне казалось, что мы близки даже более, чем раньше.
– Хорошо, Рудольф, – ответила я. – На собственного дедушку ты пока не похож. Шрам – это еще не морщина. Кстати, откуда он?
– Да собственная глупость, – недовольно ответил он. – Неужели так заметно?
– Почти нет, – ответила я. – И все же, как ты его заработал?
– Может быть, расскажу как-нибудь потом, – ответил он. – Не сегодня. Или не расскажу. История такая, не для посторонних ушей.
Иллюзия близости лопнула, как радужный мыльный пузырь, оставив от красивых переливов лишь грязное мокрое пятно. Я для него все такая же чужая. То, что он рядом и держит меня под руку, ничего не изменило. Я замолчала и отвернулась. Глупой идеей было пойти с ним на обед. Ничего хорошего из этого не получится.
– Штеффи, не обижайся, – мягко сказал Руди. – Я не могу пока рассказать. Не потому, что ты посторонняя, а потому, что ты – это ты. Но скоро, совсем скоро, все изменится. А пока постарайся мне просто поверить и не обижаться.
Его слова меня удивили. По ним выходило, что он мог бы рассказать другому, к примеру Регине, но не мне. Или я его неправильно поняла?
– Я не обижаюсь. Не хочешь рассказывать – не говори.
– Обижаешься, – ответил Рудольф. – Я это вижу. Дело не в том, что я не хочу. Просто я сделал большую глупость, которую исправить никак нельзя. И рассказать тебе о ней не могу. По-хорошему, мне нельзя и сейчас быть здесь, но я посчитал повод достаточно веским, чтобы поговорить с тобой.
К моему удивлению, смотрел он виновато, но его слова были слишком туманными, чтобы объяснить что-то. Мне опять показалось, что я для него что-то значу. Что рано или поздно он расскажет, где был все это время, и все у нас сложится. День, вроде бы пасмурный и мрачный, неожиданно расцвел всеми красками лета, хотя на дворе была весна. Но весна – прекрасное время года, просто удивительное. Я улыбнулась Рудольфу, сама не знаю почему. Он открыл передо мной дверь, и мы оказались в маленьком ресторанчике. Надо же, я и не заметила, как мы до него дошли. Заведение было не столь помпезным, как то, где я вчера обедала с Лоренцом, и без незнакомых слов в книжечке со списком предлагаемых блюд, так что я справилась с заказом. Есть мне почему-то не хотелось, я все ждала, когда Рудольф скажет, ради чего он меня сюда пригласил. Но он не торопился.
– Как тебе в Академии? – спросил он. – Нравится?
– Нравится, – ответила я.
– Больше не жалеешь, что не попала на ткацкую фабрику?
Он беззлобно усмехнулся. Видно, вспомнил, как я переживала, что устроилась на работу в косметический магазин по рекомендации знакомой, а не пошла на ткацкую фабрику, куда нас отправляли из приюта, когда мы достигали совершеннолетия.
