Потом словно прорвало плотину…
Если Никита в этот момент мог соображать, то непременно отметил бы, что поведение Таты напоминало метаморфозы, произошедшие с его мечтой в тот дождливый полдень, когда он впервые размечтался о зеленоглазой директорше. Но Никите было не до аналитики. Он был счастлив и лишь ощущал перемены, происходящие в партнерше, потому что сам был объектом этих самых перемен.
Тата, словно мертвая царевна из сказки, ожила под его поцелуями. Силой наполнились объятия, жадными стали губы. Исчез вкус терпеливой покорности, с которой она отмеряла свои действия. Возник огонь, и он чуть не спалил Никиту.
Когда, переполненная до краев воскресшей чувственностью, Тата, не удержавшись в пределах нормы, обрела облик звериный, хищный…
когда сексуальный голод, подавленные инстинкты, взнузданное волей вожделение выплеснулись наружу…
когда страсть, перестав быть страхом, стражем и страданием, стала стимулом к поступку…
когда Тата дикой волчицей бросилась на него, впилась ногтями, сжала зубы…
когда, не ласку несла, а боль, не нежность дарила — лила кровь…
когда опасная, злая, безжалостная, как всякая разрушительница; крушила свою мглу бесчувствия его страданием…
он не пресек извращенную, изощренную жестокость, с которой ему причиняли страдания. Устоял, вытерпел боль, вытер кровь и, перехватив женские руки, развел их в стороны, зажал своими. Вошел в Тату, грубыми тычками усмирил беснующуюся партнершу и под дробные удары сердца зашелся в частном ритме.
Но и под тяжестью тяжелого мужского тела Тата не желала успокаиваться. Рвала зубами плечи Никиты, в бессильной тщетной ярости мотала головой, выла и, лишь дойдя до финала исступленной гонки, застыла в оргазме. Вслед за ней рухнул в сладкое беспамятство и Линев.
Реальность вернулась цокотом минутной стрелки. «Что это? — подумала Тата. — Как это?»
Они занимались сексом три часа кряду…
На лбу Никиты блестели огромные капли пота…
Одна, самая крупная, текла по щеке…
«Так не бывает…» — новая мысль не отличалась оригинальностью.
Впрочем, этого и не требовалось. Пришло время банальных истин.
— Тата, Таточка…Я тебя так люблю… — шептал Никита. Он лежал, уткнувшись в подушку лицом, опустошенный, обессиленный. Голос доносился, как из бочки. — Господи, это же просто невозможно передать словами, как я тебя люблю.
Тата прижалась щекой к широкой груди, уткнула губы под гордо вздернутый подбородок и призналась горбику кадыка.
— Я тебя тоже люблю.
— Как?
— Очень сильно.
— А конкретнее…
— Больше жизни, больше себя, больше всего на свете.
Линев удовлетворенно засопел, улыбнулся и закивал, дальше мол, давай…
— Я все сказала.
— А когда ты поняла, что любишь меня?
— Не знаю. Сейчас, мне кажется, что тебя любила всегда.
— А я влюбился с первого взгляда. Зашел к тебе в кабинет, увидел и пропал. Вот ведь как случай распорядился.
— Ничего случайного не бывает…
— Согласен. Ты мне была уготована судьбой, и я тебя просто, наконец, нашел.
— А я тебя.
— Тогда … — Никита высвободился из объятий, поднялся, подошел к столу, достал из ящика небольшой предмет, вернулся в постель. Он сосредоточен и серьезен. Почти суров.
— Ты сказала правду? Я — не прихоть? Не приключение? Ты не уйдешь сейчас? Останешься? Здесь? Навсегда? Со мной?
Тата улыбнулась.
— Дурашка, ну, подумай, представь, как я одна, без тебя буду жить. Нет, не лезь целоваться, а подумай головой.
Никита подумал. Представил. Огромный город, миллионы людей и она одна, без него, хуже — рядом с кем-то. Ледяной озноб куснул сердце. Так быть не могло. Не должно. И не будет. Действительно, дурак! Взбредет же в голову глупость!
— То-то, — проворчала Тата.
— Дай мне руку, — Никита заметно волновался, — я не очень хорошо отношусь к общественным институтам и все же…
Из пластмассовой коробочки — ее-то Никита и взял из стола — на свет Божий появились два золотых обручальных кольца. Родительские, наверное. Так и есть.
— Это кольца моих мамы и папы.
— Я догадалась.
— Ты понимаешь, что я хочу сейчас сделать?
— Да.
— И что скажешь?
— Сначала ты.
— Согласна ли ты перед Богом и людьми, считать себя моей женой? — спросил Линев.
