Медина-Сидония нуждался в пяти орудиях для каждого корабля.
– А пороха у вас всего на день! Зачем мы вообще плывем в Англию? Устраивать фейерверк?
– Мы возьмем их на абордаж, – заявил Медина-Сидония.
– Ха-ха! – язвительно рассмеялся маркиз. – По-вашему, англичане будут ждать у вас в приемной? Думаете, они такие простофили? А Елизавета? Разумеется, она должна пасть, как стены Иерихона, лишь только вы протрубите в трубу![116] Ой!
Вопль был вызван тем, что маркиз топнул больной ногой Медина-Сидония оставил на столе записку с требованиями и поспешил убраться. Однако Мигель де Окендо, вошедший в комнату следующим, встретил иной прием. Громогласные крики адмирала Санта-Крус перешли в бормотание, и прошел час, прежде чем он ударил в свой гонг. Когда Робин вошел в кабинет, Санта-Крус что-то писал, а Окендо стоял у камина спиной к огню. Своей славой он уступал лишь одному великому адмиралу, хотя и не пользовался расположением короля Филиппа. Окендо лишь недавно миновало тридцать лет, он обладал мужеством и хладнокровием, был отличным моряком и знатным дворянином, а красотой с ним могли сравниться лишь немногие. Робин старательно избегал его взгляда.
– Принеси несколько документов с корабля его превосходительства – «Сеньора де ла Роса», Джузеппе. Вот приказ.
Робин взял бумагу и направился к двери. Но не успел он сделать и двух шагов, как сильная рука легла ему на плечо, вынудив повернуться.
– Постой-ка!
Робин впервые очутился лицом к лицу с Окендо, и, надо признаться, его душа ушла в пятки. Испанец медленно окинул его взглядом с головы до ног. Робину казалось, что он никогда не видел таких пронизывающих глаз. Но еще страшнее взгляда Окендо было его молчание. Он подкручивал усы, но не произносил ни слова. Санта-Крус с усмешкой наблюдал за ним, повернувшись на стуле.
Робин знал, что маркиз питает слабость к Окендо, чувствуя в нем родственную душу, и позволяет ему свободу поведения, с которой едва ли смирился бы в ком-либо еще. Но нервы Робина были настолько напряжены, что в любом мало-мальски необычном явлении он усматривал катастрофу. Подобно Санта-Крусу, юноша вздрагивал даже от сотрясения воздуха, а резкий звук являлся для него пыткой.
– Джузеппе? – осведомился Окендо, продолжая подкручивать усы.
– Марино, – добавил Робин.
– Ты с побережья?
– Из Ливорно.
Глаза Окендо блеснули.
– Умеешь обращаться со снастями?
Душа Робина начала возвращаться на прежнее место.
– Ваше превосходительство, я еще мальчишкой плавал с отцом на его рыбачьей лодке.
– И тем не менее ты проводишь дни между приемной я кладовой, когда у твоих ног океан, который сулит богатства?
Окендо презрительно рассмеялся, но тут вмешался Санта-Крус.
– Оставь мальчика в покое, Мигель. Матерь Божья, неужели у меня должны воровать моих слуг? Найди себе кого-нибудь из галерных рабов. А если Джузеппе поплывет с армадой, то только на моем флагмане. Так что, Джузеппе, иди и занимайся своими делами.
Робин скрылся с глаз Окендо так быстро, как только мог. Он отправился на «Сеньору де ла Роса», которая стояла у самого восточного причала, предъявил свой приказ, получил пакет документов и поспешил назад. Но, не дойдя до замка, юноша увидел Окендо, идущего ему навстречу. Увидев Робина, он окликнул его:
– Джузеппе! Джузеппе Марино!
Робин был вынужден остановиться.
– Ваше превосходительство, я получил документы.
Но Окендо отмахнулся от них.
– Неужели тебе не хочется попытать удачи, парень? Англия полна сокровищ! Тот, кто отправится со мной, может вернуться с набитыми золотом карманами и спасенной душой. Что ты на это скажешь?
Робин пробормотал несколько слов о долге перед своим господином. Окендо погладил усы и расхохотался.
– Можешь рассказывать эти сказки старику, когда будешь укладывать его в постель. Такому крепкому парню, выросшему на море, впору орудовать пикой, а не нянчиться с калекой! Запомни название моего корабля – «Сеньора де ла Роса». Я спрячу тебя на борту, и старый грубиян никогда тебя не разыщет!
Кивнув, Окендо зашагал по набережной. Дни великого адмирала сочтены, значит, с ним нечего считаться. Жестокое время требует жестокого поведения. Окендо не беспокоила собственная черствость. Он был в расцвете сил, а старикам, как известно, пора на свалку. Однако, Окендо оставил за собой весьма обеспокоенного Джузеппе. Правда, его тревожили не мысли о тщетности земных триумфов и безутешной трагедии старости – это можно было оставить философам – а собственные дела. Охватывающая его апатия полностью рассеялась.
