– В былые дни я могла бы ответить вам стихами и, возможно, совсем не плохими. Но государственные дела выветрили у меня из головы латынь и греческий, так что я в состоянии обратиться к вам только на родном языке. Ах, если бы у меня было побольше свободного времени! – Закрыв глаза, она вздохнула.
Когда посол короля Филиппа[6] как-то пожаловался Елизавете, что ее люди похитили все жалование для войск его повелителя, которое везли по Ла-Маншу, она безутешно вздохнула и ответила, что была бы счастлива до конца дней сидеть в монашеской келье и читать молитвы. Однако посла этот ответ нисколько не позабавил, и он написал своему королю, что эта женщина одержима сотней тысяч дьяволов. Но в Итоне аудитория была попроще. Ученики искренне верили в тоску королевы по простой жизни, и в комнате послышалось сочувствующее бормотание. Каждый охотно отдал бы несколько лет жизни, чтобы снять с ее плеч бремя управления страной.
– Но, надеюсь, вы простите мне мою необразованность, – продолжала Елизавета, – если я на простом английском языке попрошу предоставить вам выходной, чтобы вы запомнили этот день. – При очередном взрыве приветствий она обернулась к старшему наставнику, доктору Томасу, которому осталось только поклоном выразить свое согласие.
– Я не сомневалась, что это еще сильнее расположит вас ко мне, – сухо добавила королева. Она не ошиблась, ибо дни отдыха в то время в Итоне были крайне редки. – Однако, не забывайте древнее изречение Демосфена:[7] «Слова грамотеев – книги неграмотных». Поэтому будьте усердны в науке ради тех, кто менее удачлив, чем вы.
Продемонстрировав таким образом свою эрудицию, она передала книгу фрейлине и спустилась с возвышения для кафедры.
В школьном дворе ее глазам представилась совсем другая сцена. Вместо школяров в их унылых одеяниях королеву поджидали ее кареты, лакеи, алебардщики в красном. Для прощания с августейшей посетительницей выстроились ученики, живущие в частных домах под присмотром классных дам или, как их называли, хозяек. В начальных классах места для них не были предусмотрены, и вообще, их обучение в Итоне являлось нарушением традиционных правил. Нарядно одетые в шелка и бархат, они стояли во всем блеске юношеской энергии, вместе с их личными наставниками. Глаза Елизаветы засверкали, а сердце забилось быстрее при виде этих крепких почек на дереве Англии, чей рост она заботливо лелеяла уже двадцать три года. В случае необходимости королева без колебаний рубила сучья острым топором, но большей частью она следила, чтобы дерево буйно росло без единого надреза на коре. Все налоги и подати, с которыми с трудом справлялся ее народ, все долгие бдения с министрами, все тонкие и опасные дипломатические ухищрения с императором,[8] с Валуа[9] в Париже, с Филиппом в Мадриде, здесь, в этом залитом солнцем дворе, казались ей полностью оправданными. Высокие и крепкие парни, глядевшие на королеву сияющими глазами, ибо она была их славой, являлись ее опорой и гордостью.
Елизавета посмотрела на учеников, стоящих справа, и ее внимание привлекло какое-то движение. Наставник вытолкнул одного из мальчиков в первый ряд, а другого увлек назад.
– Стань подальше, Робин, рядом со мной, – произнес он раздраженным шепотом, достигшим ушей королевы. – А ты, Хамфри, займи место впереди.
Очевидно, любимый ученик должен был стать в первом ряду, чтобы, если ему повезет, попасться на глаза государыне. Довольная улыбка Хамфри обнаруживала уверенность в том, что он заслужил это предпочтение.
Второй мальчик, Робин, шагнул назад без сопротивления и признаков возмущения. Он привык занимать второе место, но не потому, что был глупее, ленивее или ниже по положению своего товарища, – чтобы убедиться в этом, было достаточно бросить взгляд на его лицо. Однако, суета с перестановкой была затеяна с явным намерением его унизить. Мальчик шагнул назад, стремясь больше видеть самому, чем быть увиденным. Великая королева, владевшая их умами и сердцами, проходила мимо них к своей карете. Наблюдать за ней было достаточной наградой, что Робин и делал, полуоткрыв рот и устремив взгляд на ту, которая казалась ему скорее богиней, чем женщиной.
