Самое забавное было в том, что все тему просекали и где–то находили.
А интерес поутру начинался, когда ночные нычки отыскивать начинаешь, порой всем хором!
Известно, что по–пьяни вечером нычешь не только от других, но и от себя, дабы ночью всё не догнать, а поутру крякаешь потихоньку.
Подозревая всех в способности это отыскать, выискиваешь такие места, что поутру, всё–таки раскопав, охреневаешь:
«Твою мать, как меня вчера туда занесло–то?».
У покойной Янки Ишмуратовой, жены Ёза, тоже покойного, на Посадской потолки были метра за четыре.
Прихожая, коридор, соседские шкафы со столиками на кухне и бачок унитаза — детский лепет: найдут и схавают.
Когда с утра я не смог сориентироваться на самим собой заныканный литр, пришлось подключать оставшихся Киру Соболя и Юрку Шина.
Трубы горели немилосердно, а что–то подсказывало: водка здесь! К тому же вчера мы её не пили, а убрались чем–то другим.
Через час квартира визуально вызывала подсознательные воспоминания о визитах НКВД или гестапо. Были найдены два заряженных баяна, флакон «Адаптовита» от Ваньки или Наташки Воропаевых, но водка так и не обнаружилась.
Я в изнеможении плюхнулся в кресло перекурить и посмотрел вверх на неработающую люстру.
Обычная люстра: штырёк посередине потолка и три стеклянных рожка на распорках, взирающих в обгоревшую штукатурку, без лампочек.
В одном из них, слегка нарушая гармонию перпендикулярности отвеса конструкции, грациозно красовался литр «Сибирской»…
С утра–то ладно, как достать — не проблема: быстренько сбегали в коридор за стремянкой, выудили и Слава Богу!
После второй стопки всех прибило на тему того, как я её вчера туда затырил?
Все были и пили в этой комнате, стремянку, судя по пыли, никто не трогал минимум полгода, спали тут же.
Говоря словами Ватсона, в исполнении Виталия Соломина:
«Но, чёрт возьми, Холмс! Как???».
Оставалось только допустить, что у меня ночью, как у Карлсона, где–то в районе между лопаток и задницы, неожиданно вырос моторчик, когда все вышли я слевитировал к люстре, затарил рожок люстры продукцией и вернулся обратно.
А к утру пропеллер сам собой втянулся в спину.
Ответ на эту загадку мучает меня до сих пор.
Чудны дела алкоголиков, Прости Господи!
А я уже отбоялся! Но пить её почти бросил: когда троичный нерв воспаляется — могу, как прежде, литр убрать, в качестве анестезии, и ни в одном глазу не будет.
Я принял литр водки,
А он меня не принял:
Взаимоотторжение:
Рыжов опять в грязи.
И вот я в околотке,
Лежу не на перине.
И каждое движенье
Изжогою грозит.
* * *
Алжирское вино — 1.
А какую алжирскую бодягу в коробках раз на Стремена завезли! Цена — как у трёх кефиров, литраж — 0.7, цвет — застарелой трофической язвы!
По причине дешевизны, Сайг, Эльф, Огрызок и рок–клуб пили её трое суток не просыхая, полностью истребив её запасы ещё в трёх сообщающихся магазинах: на Рубике, Колоколах и Пяти Углах.
Весь цимес заключался в том, что при проблёве и попадании на что–нибудь в окресте, она напрочь не меняла цвет, а напротив, окрашивала в свой, включая съеденные накануне продукты, невзирая на их исконную фактуру: всё становилось мрачно–однообразно фиолетовым.
Как–то Лёшка Охтинский, убравшись этой амброзией до готовности предстать перед Апостолом Петром, добрался–таки до Мити Люлина, жившего в ту пору ещё на Софье Перовской (интересно, они с Б. Г вообще осознавали, на ком они проживали?), с целью на постой.
В ночи, ощутив непреодолимое желание поделиться со всеми бродившим, и неприкаянным содержимым организма, понимая, что до дабла он всё это не донесёт, Лёшка рванул по линии наименьшего сопротивления — то есть блеванул в окно со второго этажа, задев при этом подоконник.
С утра он всё это вытер, извинился и растворился в прямоугольных лабиринтах Невского.
…Рассказ Мити Люлина (хозяина квартиры):
— Рыжов, спутя два месяца после Лёшкиного пришествия пятно на подоконнике появилось снова! Там же, на том же месте и в прежних очертаниях!
Я его ацетоном — а оно меня на хуй посылает! Затёр каким–то суперрастворителем, кто–то из художников подогнал, вроде исчезло, теперь со страхом дни отсчитываю!
