Я радовался, что на следующей неделе с нашими встречами после уроков будет покончено. Меня уже тошнило как от Шейлы, так и от транспорта. Кроме того, теперь, зная, что монорельсовая система — единственный способ спасти наш город от транспортных пробок, я злился, что ни мэр, ни другие чиновники ничего по этому поводу не предпринимают. Если уж я это знаю, то они-то чем думают?
Вернувшись на следующий день из школы, я, как всегда, отправился к себе проведать Плюха. Вхожу, а на кровати сидит Фадж.
— Почему ты в моей комнате? — спрашиваю.
Он улыбается.
— Тебе сюда нельзя. Это моя комната.
— Хочешь посмотлеть? — спросил Фадж.
— Что посмотреть?
— Хочешь посмотлеть?
— Да что? О чём ты говоришь?
Он спрыгнул на пол и полез под кровать. Выудил плакат. Протянул мне:
— Смотли! Класиво!
— Что ты натворил! — закричал я. — Что ты сделал с нашим плакатом?!!
Он был искалякан разноцветными маркерами. Он был испорчен! Погублен окончательно и бесповоротно! Не знаю, как я удержался, чтобы не прибить Фаджа на месте. Схватил плакат и бросился с ним на кухню — пусть и мама полюбуется.
— Вот, — сказал я. В горле у меня застрял ком. — Только погляди, что он сделал с моим плакатом. — Я чувствовал, слёзы подступают к глазам, сейчас польются. Ну и пусть. — Как ты ему позволила? Как? Неужели ты меня совсем не любишь?
Я швырнул плакат и убежал в свою комнату. Хлобыстнул дверью, скинул ботинок и шваркнул им о стену. Там, где он ударился, осталось чёрное пятно. Плевать!
Слышу — мама кричит, потом Фадж ревёт. Чуть погодя мама постучала в дверь:
— Питер, можно войти?
Не отвечаю.
Она вошла, села на кровать рядом со мной.
— Прости меня, — сказала она.
Молчу.
— Питер.
Не смотрю на неё.
Она тронула меня за руку:
— Питер… Послушай, пожалуйста.
— Разве ты не видишь, мам? Я даже домашнюю работу не могу сделать без того, чтобы он всё не испортил. Это нечестно! Лучше бы его не было. Вообще не было! Ненавижу его!
— Ты его не ненавидишь, — сказала мама. — Тебе кажется.
— Ну конечно. По правде ненавижу. Терпеть его не могу!
— Ты просто сердишься, — спокойно сказала мама. — И я тебя понимаю, есть за что. Фадж не имел права трогать твой плакат. Я его отшлёпала.
— Правда? — Фаджа ещё ни разу не шлёпали. Мои родители не верят в телесные наказания. — Ты его правда шлёпнула?
— Да, — сказала мама.
— Сильно?
— Дала разок по попе.
Я представил себе эту экзекуцию.
— Питер, — мама обняла меня за плечи. — Я тебе завтра куплю такой же лист ватмана. На самом деле виновата я. Не надо было пускать его к тебе в комнату.
— Вот почему мне нужен замок.
— Я против замков на дверях. Мы семья. Нечего друг от друга запираться.
— Будь у меня замок, Фадж не добрался бы до плаката!
— Этого больше не повторится, — пообещала мама.
Я бы с радостью ей поверил, но не смог. Мой братец, если его не связывать, при первом удобном случае снова ко мне ворвётся.
На следующий день, пока я был в школе, мама купила жёлтый ватман. Что было сложным, так это объяснить Джимми, почему придётся начинать всё сначала. Воспринял он это известие неплохо. Сказал, что на этот раз его грузовик не будет похож на летающий поезд. А я сказал, что сначала намечу буквы карандашом, чтобы надпись не сползала вниз.
Наша группа собралась после школы. Шейла ни словом не обмолвилась о прошлой встрече. А нам что, мы тоже промолчали. Я и Джимми трудились над плакатом, Шейла переписывала наши страницы в буклет. К понедельнику у нас будет готов устный доклад. Ха, а некоторые группы ещё даже не начали!
К пяти вечера мы покончили с плакатом, Шейла доделывала обложку буклета. Джимми подошёл к ней сзади и глянул через плечо. И вдруг завопил:
— Ты что же это натворила, Шейла?
Я вскочил с пола. Глянул на обложку. А что, довольно красиво получилось.
Сверху написано:
«ГОРОДСКОЙ ТРАНСПОРТ».
Ниже:
«Авторы — Шейла Табмэн, Питер Хэтчер и Джеймс Фарго».
А ещё ниже, маленькими буквами вот что:
«переписано мисс шейлой табмэн».
Теперь ясно, почему Джимми так разозлился.
— Не может быть! — проговорил я, хватаясь за голову.
— Как ты могла?!
Шейла молчала.
— Это нечестно, — говорю. — Мы же не поставили свои подписи на плакате!
