Договаривались на ходу. Олег (так его звали) берет на себя рукопись с книгами и два моих пакета. Мне казалось вернее подойти к старой знакомой, которую я почти уже разжалобил, но там армянская семь взвешивала с полдюжины добротных импортных чемоданов и несколько картонных коробок, разбираясь с доплатой, и Олег потянул меня к соседней, свободной, стойке. Регистрация заканчивалась.
Здесь только книги, - зачем-то сказал Олег, положив на весы свою сумку и часть моего багажа.
Стрелка весов прыгнула к сорока. Никогда бы не подумал, что его сумка была такой тяжелой!
- Это невозможно, - сказала рыжая девушка-регистратор.
- Это невозможно, Олег, - повторил я вслед за ней по-английски. - Мы с ним едем вместе, девушка, вот в чем дело. Поэтому я возьму часть его багажа. О'кей? Мы ученые люди, русские философы. Нам нужно вернуться домой.
На весы легли мой чемодан и все пакеты. Сумка осталась у меня.
Казалось, пауза никогда не кончится. Армяне благополучно заплатили за свой багаж и освободили соседнюю стойку. Знакомая регистраторша глядела оттуда синим взором в мою сторону, но как будто сквозь меня, словно я стал прозрачным. Она о чем-то глубоко задумалась. Рыжая глядела на нее. Мне почудилось, что они давно в сговоре. Сейчас все должно было решиться.
- Поставьте на весы вашу сумку, - сказала рыжая.
- Пожалуйста, - угрюмо ответил я. - Только я все равно возьму ее с собой в салон. Там зонтик и другие необходимые мне в полете вещи.
Моя судьба была предрешена.
- Это невозможно, вынесла ожидаемый приговор рыжая.
Самое плохое, что у нас не осталось ни минуты для маневра. Где-то в глубине холла уже закрывали двери, пропуская последних пассажиров.
- Что, мы не сможем улететь?
- Нет.
Теперь задерживал Олега: он рисковал из-за меня остаться. Я плохо сознавал ситуацию. Например, до меня еще не дошло, что мой сверток с рукописью и книгами уже улетел в багаже Олега.
- По меньшей мере, - сказала рыжая, металлически чеканя звуки (о, как я ненавидел в это мгновение английскую речь!), - по меньшей мере сдайте в багаж сумку.
Но там зонтик!
- С такой большой сумкой в салон нельзя.
У нас нет денег!
- Ну хорошо. Вы можете сдать сумку в багаж?
Могу. А дальше?
- Идите на посадку.
- Что? Со всеми моими пакетами?!
Олег уже ушел вперед и подмигивал мне издали.
Да, пожалуйста.
- И ничего не надо платить?!
- Вам же нечем платить!
- Постой, - окликнул я Олега. Тяжелый рулон с газетами все стоял у соседней стойки, где я его бросил. Под взорами обеих женщин я вернулся и прихватил его под мышку (руки были заняты).
- Теперь можно, - бессмысленно бормотал я, нагнав Олега. - Теперь уже все можно...
- У нас новая собака, - осторожно сказала жена, когда мы шли от станции к дому. - Ты знаешь?
Это была невинная игра. Мы просто были рады, что мое возвращение и наша встреча все-таки состоялись. Мы старались не спугнуть настроение. Падал мягкий снег - первый дл меня в этом году. Впереди ждал ужин, называемый в Англии обедом, а в сумках и пакетах, которые мы теперь едва волочили вдвоем, лежали восхитительные вещи, для меня сейчас, пожалуй, не менее заманчивые, чем для нее.
Ей ли не помнить наш телефонный разговор?
В тот день мне пришлось быть по делам в Лондоне. Я надеялся заработать на Би-би-си после долгих и мучительно сложных, взаимно нетерпимых отношений с русской редакцией. По дороге от набережной к Буш-хаус решил позвонить жене. На купленной позавчера магнитной телефонной карточке у меня оставалась небольшая сумма: минута, может быть, полторы минуты разговора с Москвой.
- Говорю из Лондона. Из будки вижу Темзу. Здесь сегодн дождь. Как дела? Как там наша замечательная охранница?
Молчание.
Ну что молчишь? Как собака поживает, спрашиваю?
Пауза. Мне показалось, жена плачет.
- Эй, что с тобой? Отвечай!
- Ничего. Со мной порядок.
- Слава Богу. А собака?
- А собаки нет...
Гудок. Пустая телефонная карточка выскочила из щели автомата.
В тот день, поверив утреннему солнцу, я не прихватил с собой из Оксфорда ни зонта, ни даже кепки. Ледяной дождь студил непокрытую голову. В кармане фунта полтора мелочью, но рядом, как назло, нет монетного автомата: все глотали только магнитные карточки. Лондон казалс мне в эти минуты слишком холодным и враждебным. Он напоминал Петербург, в котором я провел юность. Та же промозглость. То же сиротливое чувство заброшенности и беспомощности.
