Письма леди Рондо - страница 23

Милая моя,

Я всеми силами старалась обмануть Вас и уверить, что тот молодой человек, которым Вы пленились, не женат. Я воображаю, что когда он был здесь, Вы хотели бы приехать сюда, что б обезопасить вашу победу; но, увы, к его несчастью, равно как и к Вашему, у него много жен, и он не знает, что с ними делать, и я советую вам не предпринимать сюда путешествия, Вы видите какое участие я в нем принимаю; я его пришлю к вам, чтоб показать, как несправедливо и жестоко Вы поступаете с г. Б. и я уверена, что Вы не устоите против моих доказательств. Как бы то ни было, если Вы хотите ещё приобретать почетное титло престарелой девы, то избегайте встречи с ним. Он по своей проницательности скоро откроет, что ваша жестокость зависит от уступчивости и покорности г-на Б. и, следовательно, не замедлит насмеяться над вами, что теперь сделаетесь женою такого мужа, которого Вы столько времени держали в своих руках.

Я должна рассказать вам историю одной дамы, которой геройству я удивляюсь, но не имею ни малейшего желания подражать ей.

Польский Министр и его жена приглашены были на большой обед к графу Ягужинскому. Он жил на одной стороне реки, а Министр на другой. Во время переезда их чрез реку проломился лед [137] и они с санями упали в воду. Жена Министра была уже в воде по шею, но наконец с большим трудом спаслась; она отправилась домой, а её муж пошел в гости, извинился пред хозяином и рассказал о случившемся с женою несчастии. По хладнокровию ли, или от радости, только и она к величайшему всех изумлению, отправилась за своим мужем в гости, переправилась чрез реку и явилась в общество в новом платье. Она не только не обнаружила ни малейшего расстройства, но и танцевала с нами всю ночь, как будто бы ничего не случилось, и после опять чрез лед отправилась домой по той же дороге. Все спешили на перерыв удивляться её геройству, но что касается до меня, то я смотрела на это совсем иначе; Я почла это знаком легкомыслия, в котором по справедливости обвиняют наш пол. Можно — ли отважиться на столь явную опасность, чтоб быть на бале; мне досадно, что это сделала женщина. Сказав об этой даме, я могу ещё нечто прибавить об ней и её соотечественницах.

Здесь были ещё две или три польки, такие же как та. Они прекрасные, блестящие дамы; не отличаясь особенною красотою, весьма приятны, веселы, но несколько круты; любят танцевать, петь и предаваться всем забавам, — и кажется духом и телом созданы так что никогда не могут утомиться. Они приятны собеседницы на один час, после они становятся несносны, — их нельзя терпеть потому, что они дерзки; одеты всегда пышно и имеют многочисленную прислугу; но в них слишком много национальной надменности и приёмов свойственных больше детям Марса, нежели нежному полу. Но эти замечания заставляют и меня задуматься; не можете ли Вы после этого подумать, что я совершенно вышла из своей сферы. В самом деле, если пробежать моё к вам письмо, как должна я показаться смешною, но ваши желания для меня закон; исполнение их есть лучшее доказательство моей к вам дружбы, нежели всегдашнее повторение об ней в каждом письме; и хотя я весьма жалею, что у меня нет уменья, удовлетворить вашим требованиям, впрочем я никому в мире не уступлю драгоценнейшего для меня права, именоваться Вашею верною преданною.

Милая моя.

Вы справедливо браните меня за то, что я ездила за реку, когда со мною мог встретиться такой же случай, какой я вам описала в предыдущем письме, но г. Г., рассказавший вам об опасности, должен был также упомянуть и о причине, побудившей меня ей подвергнутся. Я ездила посетить больную иностранку лежащую при смерти, и не имеющую здесь никого знакомых, в таком состоянии она должна была ввериться своим слугам; можно ли её не посетить? Я думаю, Вы помирились со мною, согласившись, что милосердие должно быть важнейшею причиною, нежели геройство; тот подвиг (равно как и многие другие) теряют свою цену, когда об нем узнают все. Скажите, когда Вы прогуливаетесь в парке, полном народу, можете ли назвать имена всех гулящих? Если нет, то как можете спрашивать меня: «какие ещё лица составляют двор!» я уже описала вам людей, управляющих внутренними и внешними делами государства; остальное есть ничто иное как дополнение и состоит, как и при всех дворах, из военных и собственно придворных чиновников, хотя здесь существует большое различие между этими двумя классами, нежели при других дворах. Первые вообще дики и грубы, всегда во Фронте, без ласковости во взорах и приятности в приёмах; все это рож-дает понятие об ужасном ремесле их звания. Они кажется назначены составлять мебель для залы; хотя надобно им отдать справедливость, они своими поступками никогда не оправдывали того, к чему их назначают. Другой класс напротив состоит из тех отличных людей, которые весьма обыкновенны и хорошо одеты. В одном письме я описывала вам одну забаву, и именно катанье с горы, от которой как Вы может быть думаете, мы сделались канатными танцовщицами и шутихами. Теперь мы сделались кажется драгунами, именно с тех пор, как при дворе главною забавою сделалось стреляние в цель и беганье: от этого я уже не могла отговориться, как от катания, когда я выстрелила, мне сказали, что я попала в цель, тогда как я дрожала всем телом и не смотрела вперед. Но при всей своей трусости, я ещё могу уверить, что некоторые из тех отличных людей, о которых я выше говорила, кажется боялись больше меня, и я смею сказать, что если бы дамы исключены были от этой забавы, то они с радостью отдали бы свои сюртуки первой женщине, которая бы захотела поменяться с ними своим платьем. Я впрочем согласна с ними, что всякая женщина должна быть одета в такое платье, которое бы исключало и от этих забав. Впрочем придется ли мне быть петиметром, забавницей, или во что бы я не нарядилась, я всегда буду постоянна в моем уверении и проч.