Милая моя,
Мне нет от Вас покою, берегите и себя. К графу Остерману присоединены ещё два лица, которые теперь составляют Тайный Совет [130]. Один из этих сановников есть князь Черкасский [131], природный русский [132], первый вельможа (и, по мнению народа, лучший), величайший богач, имеющий до 30000 душ крепостных крестьян [133] и одну дочь, которой должно достаться это имение [134]. Что касается до его наружности, то он гораздо больше в ширину нежели в длину; большая его голова склоняется к левому плечу; его брюхо, которое так велико, перегибается напротив к правой стороне; ноги, весьма короткие, всегда в ботфортах, как в больших собраниях так и при торжествах. Наконец венец всему, он по своей молчаливости, кажется, ни с кем в обществе никогда не говаривал, разве некогда в славных ассамблеях [135], которые знаете Вы и я. Но его богатство и род сделали его необходимым при занятии сей почетной должности. Он, без сомненья, сделает не много и не будет мешать советникам своим красноречием.
Другой кабинет-министр, граф Ягужинский [136], весьма красивый мужчина; лице его хотя не отличается правильностью, но исполнено величия, живости и выражения. В обхождении свободен, даже небрежен, и что в другом показалось бы недостатком в воспитании, то в нем весьма естественно, так что никто не может быть им недовольным. Владея такою свободою в обращении, что каждое действие его кажется как будто случайным, он имеет преимущество, привлекать к себе взоры всех; и как бы ни велико было собрате, он кажется первою особою; одарен умом высоким рассудительностью и живостью, которая так ясно выражается во всем, что, кажется, исключительно составляете его характер; в самом деле, он в один день делает столько дел, сколько другой не может сделать в неделю.
Если кто просит у него покровительства, то отказываете прямо, если не можете оказать его. «Я не могу вам служить, отвечаете он, потому и потому;» если не может решиться вдруг, то назначаете просителю время для ответа, и тогда отвечает: я буду стараться, или — не могу стараться по такой и по такой причине. Но если он уже обещаете что нибудь принята на себя, то скорее умрёт, нежели нарушит обещание. Выражает свои мысли свободно, без лести пред самыми высшими сановниками. Если первый сановник империи поступает несправедливо, то он порицает его с такою же свободою, как и низшего чиновника. Это на его месте так опасно, что за него не могут не трепетать его друзья.
Теперь его особенно боятся высшие чиновники, потому, что его приговоры, хотя справедливы, но весьма строги, и всех приводят в страх. Весьма к немногим он питает дружество, хотя весьма многим оказывает услуги. Но к тому, кто однажды приобрел его расположение, он всегда останется верным другом. Ничто не может разорвать их любви, разве когда он ясно убедится, что удостоенный им дружества, не стоит его. Он старается избегать тягостных церемоний, необходимых по его месту, и любит обедать в кругу своей фамилии с каким нибудь другом. Тогда он самый занимательный собеседник, какого где-либо встретить можно.
Я расскажу вам пример его человеколюбия, из которого Вы лучше узнаете этого отличного человека, нежели из моего описания: обедал однажды с нами (точно так, как я описала выше, — честь, которую он оказывает нам из дружества к Г. Р. и расположения ко мне), он слышал, что я упоминаю с участием и состраданием об одном несчастном человеке (лишившемся милости императрицы и заключенном в тюрьму), я не стала распространяться больше об этом деле, боясь оскорбить его, потому, что он пришел к нам отдыхать от дел. Но он спустя несколько минут сказал мне: «матушка, (так он всегда звал меня) я постараюсь об нем, только теперь не могу». По прошествии трех месяцев, я искала случая напомнить ему об его обещании, которое он, казалось, забыл. Но он приходит ко мне в день рождения императрицы и объявляет, что этому человеку возвращена свобода и должность; он сказал мне при этом: «я люблю Вас за сострадательное сердце; надеюсь я доставил вам живейшую радость, избавив человека от несчастья, не бойтесь обращаться ко мне с подобными просьбами, и не питайте той недоверчивости, какую Вы мне показали в то время». Он был одним из первых любимцев Петра I, который обыкновенно называл его «своим глазом» потому что, говорил он, если что нибудь осмотрит Павел, то я знаю это так верно, как будто бы я сам видел, но я вижу, что я исписала всю бумагу и должна сказать вам, что я есмь и пр.
