Двадцать восьмое письмо
Мы сидели на высокой скале, возвышающейся над морем. День клонился к вечеру, вдали виднелся берег; ветерок над нашими головами играл листвой. Но я мог только смотреть на нее. Как она была прекрасна и молода! Ей не было еще шестнадцати лет.
Лицо ее было бледно той бледностью лилии, происходящей скорее от нежности кожи, чем от болезненности. Черные волосы ее, падая локонами, обрамляли прелестный облик. На устах играла совершенно детская улыбка, все существо ее дышало спокойствием, а задумчивость на челе придавала ей выражение взрослой женщины. Я не мог оторвать от нее своего взора, но я смотрел на нее плотскими глазами, со страстью, и на всем лице ее разлился румянец.
Длинные ресницы по-прежнему рисовались темною тенью на ланитах, и в движениях заметно было беспокойство. Она посмотрела на меня, и я прочел упрек в ее глазах.
- Почему смотришь ты на меня так пристально? - спросила она.
- Почему? Не могу сказать. Разве тебе это неприятно, Лили?
- Да, мне это неприятно, - промолвила она, застенчиво потупляясь, - не знаю сама, почему, когда ты так смотришь на меня, я чувствую, как будто меня держат за руки и не дают свободы. Ведь ты же можешь не смотреть на меня таким образом!
- Конечно, милая Лили, но разве ты боишься меня?
Она залилась звонким смехом.
- Боюсь ли я тебя? - воскликнула она. - Какая смешная идея! Ведь это то же, что спросить: боишься ли ты меня?
- Ты сердишься на меня? - спросила она после короткого молчания.
Точно, я сердился, но на себя, а не на нее, и ответил спокойно:
- А давно ли я на тебя не сердился, Лили?
- О, очень давно! Но пойдем далее.
Она взяла меня за руку и увлекла засобою.
Погода была дивная, на берегу рыбаки работали среди своих семейств, на волнах белели паруса. Это был один из тех вечеров, когда счастье чувствуется вдвое сильнее.
- Бояться тебя! - продолжала, смеясь Лили. - Напротив, с тобой мне так спокойно, я знаю, что ты всегда защитишь меня от всякой опасности. Ты так умен и силен! А с этими качествами человек победит зло, которым земля полна. Но ты и благороден настолько же, и я могу с гордостью опираться на тебя. Знаю, что ты готов отдать твою жизнь для меня. Ты смеешься? Ты считаешь меня фантазеркой? А я глубоко убеждена в том, что ты и силен, и умен, и благороден.
Я улыбался, и в это мгновение действительно чувствовал в себе благородство. Этот ребенок с своими чистыми воззрениями возвышал, очищал и меня.
Мы продолжали путь в молчании, прерываемом лишь плеском волн, и взобрались на самую вышину над морем, где стоял большой крест, и у подножия его опустились для отдыха на скамью, тут находившуюся.
- Посмотри! - воскликнула внезапно Лили. Она указывала на стаю лебедей, летевших в воздухе.
- Вот и скрылись! - продолжала она. - Точно души верных, поднимающихся к небу. Как им должно быть хорошо там!
Молчание было прервано, и мы заговорили об окружающей нас природе.
- Как хорош этот крест, - говорила Лили, - и как утешителен, должно быть, для мореплавателей вид его издали, точно Он говорит им: "Не бойтесь, Я искупил вас, вы Мои!"
- Ты думаешь, все чувствуют как ты, Лили?
- Всякий христианин должен так чувствовать, - ответила она. - Зачем не все люди возлагают на себя крестное знамение? Они не знают, что теряют чрез это. Впрочем на небе, в будущей жизни, мы все узнаем в полноте, но и теперь, когда в моем сердце беспокойство и тревога, стоит мне перекреститься, чтобы все смущающее отошло от меня точно чудом, ведь самое великое чудо в мире совершилось на кресте.
- А твое сердце бывает беспокойно, Лили?
- Да, часто. Правда, у меня нет ни забот, ни огорчений, но таково уж свойство сердца человеческого, что оно тревожится. У меня есть еще другое средство водворять мир в моей душе. Когда я произношу имя моего Спасителя, мне тотчас становится легко. Если ты не испытал этого на себе, Отто, то советую прибегать тоже к этому средству. Попробуй!
Увы! Я не попробовал, не последовал ее совету, а Спаситель стоял у дверей сердца моего и ждал... О, как долго Он ждал!
Меня терзает сомнение. То я предаюсь отчаянию, то гложет меня сомнение, колебание. Трудно определить, которое из этих двух зол ужаснее. Первое, как дикий, хищный зверь, охватывает меня разом и терзает.
