— Чертов пони… Что мне с тобой делать? Насколько я вижу, есть два варианта: или ты педик, или тебе на самом деле не хочется ее найти. Пони, пони, пони…
Чтобы продолжать, я ему, в сущности, не нужен. Я пытаюсь делать вид, что ничего не происходит, не смотрю в его сторону, но он знает, что я его слышу.
— Из-за какого-то контролера. Тебе ведь не обязательно было идти через весь поезд, ты ведь мог сказать, что билет у твоей девушки, что она сидит дальше. Что тебе надо покурить в вагоне для курящих. Янус, которого я знаю, по крайней мере, спрятался бы в туалете. Так что мне с тобой делать? Ты не хочешь ее найти, да и зачем тебе это, гораздо интереснее просто искать, это помогает скоротать время…
И он продолжает; курит, смеется и говорит со мной. Я прохожу через гостиную, вхожу в спальню, нахожу более удобные ботинки, с мягкими стельками. Аккуратно снимаю носки, они прилипли к кровоточащим пяткам. Надеваю другие. Завязываю шнурки. Снова прохожу через гостиную. Он кричит на меня. Я закрываю за собой дверь.
Иду по улице, прочь от старика.
Передвигаю одну ногу за другой, прочь, как можно быстрее. Старик, старик. Единственное, чем мы можем измерить степень своей цивилизованности, это умением убегать от своих призраков. Мы их держим на расстоянии, с помощью телевидения, радио, игровой приставки, микроволновой печки. Телефона, который все время звонит.
И я бегу по улице, бегу в дорогих итальянских туфлях ручной работы, облаченный в тело, под завязку наполненное результатами медицинских исследований. Белая ворона цивилизации. Я один из немногих, кто до сих пор способен видеть своих призраков.
Старик, старик. Я не знаю, кто он, почему он является частью моего личного кошмара, моей болезнью. Я сам его придумал, и все же нет, потому что я никогда не приглашал его, как никогда не просил о том, чтобы быть другим, отличаться от остальных. Однажды на Стрёгет мне гадала по руке женщина, она сидела на большом, пестром лоскутном ковре с табличкой «Хиромантия — гадание по руке». У меня не было денег, но ей было все равно, она просидела там несколько часов без дела. Мне было стыдно, что руки не очень чистые. Мыл их в фонтане днем раньше. Она долго на них смотрела, большей части того, что она говорила, я не помню. Но одна вещь запомнилась: она сказала, что у меня старая душа. Что я старик в теле молодого мужчины. Это чепуха, как тогда была чепуха, так и сейчас. С тех пор как старик проложил ко мне дорожку, я много раз об этом думал. Так же, как думал о деде, отце матери. Я его не помню. Те немногие образы, что я связываю с ним, — старая кислая трубка на столе, нога в брючине из грубой ткани, — их я с тем же успехом мог придумать сам и позже внушить себе, что это воспоминания. Мама никогда особенно много о нем не говорила. Фактически почти совсем не говорила. Но нет, я не знаю, кто такой старик, и не думаю, что есть смысл разбираться в этом. Я мог бы заняться самокопанием, попытаться найти смысл в существовании старика и других симптомов. Мог бы создать упорядоченный мир внутри себя самого. Но, по моему опыту, шизофреники, избравшие этот путь, редко возвращаются. Они остаются там, внутри, там есть что исследовать.
Когда я дохожу до Королевского сада, там уже почти никого не осталось. Народ собирает подстилки, вытряхивает из бокалов капли белого вина. Я сажусь на лавочку под большим дубом. Смотрю на лужайку с короткой, аккуратно подстриженной травой и пустыми бутылками. Смотрю в пустоту и ненавижу себя. Мне не найти Амину, я слишком глуп. Слишком болен. Йоханесу придется подвинуться, чтобы и для меня нашлось местечко на Центральном вокзале.
Я думаю: как же меня угораздило? Когда все пошло не так? В больнице многие играют в эту игру. Игру под названием «Когда все пошло не так?» Они гадают: если бы я не выкурил тот гигантский афганский косяк; если бы я не ел тех грибов; если бы попросил папашу катиться к черту, когда он той ночью вошел в дверь с торчащим из ширинки членом.
Это бесполезная игра, бессмысленная. Ничего здесь не выгадать. Она так же нелепа, как игра «А что, если бы я не спятил?» Люди думают, что стали бы рок-звездами, или актерами, или образцовыми отцами семейства, такими, которые показывают свой дом в журналах. Почти такая же идиотская игра «Что будет, когда я вылечусь?» Она, наверное, самая глупая, в нее люди играют, когда их только положили.
