— Граждане, не сделаете ли мне одолжение?
— Какое?
— Будьте так добры, и выжмите, пожалуйста, воду из моего бушлата, прежде чем посягать на этого божьего человека!
Они не сразу раскусили его умысел; усмешка в глазах моряка и дружелюбность тона сбили их с толку; однако в глазах этих и в этом тоне было нечто, что их насторожило.
— Твой бушлат? — слегка растерянно спросил тамбурмажор. — Что ты придумал? Нам-то какое до него дело? Отойди-ка в сторонку, гражданин Сюркуф. Мы хотим вдолбить этому ханже литанию, да так, чтобы он до последних своих дней ее не позабыл!
— Разрешите мне по крайней мере хотя бы выпить с ним по доброму глотку.
Он взял из руки священника стакан и спросил:
— Как тебя зовут?
— Я зовусь братом Мартином, — ответил тот.
— Отлично, брат Мартин. Ты позволишь мне выпить с тобой — за твое здоровье, за здоровье всех мужественных людей, которые не боятся стоять за правду, за процветание моей прекрасной Бретани, моей родины, во здравие моего отечества и за здоровье всех достойных уважения служителей святой церкви!
Он поднес стакан к губам и осушил его до дна. Несколько секунд в комнате царила мертвая тишина, тишина внезапности, а потом разразился шторм. Все глотки орали, все кулаки сотрясали воздух; к моряку протискивались разгневанные солдаты, но долговязый тамбурмажор широко расставил руки и потеснил их назад.
— Стой, граждане! — прокричал он. — Солдат в любой атаке должен держаться положенных правил. Этот человек, назвавший себя гражданином Сюркуфом, сдается мне, вовсе не моряк, а тайный эмиссар папы. Разложим-ка его на скамейке и расспросим хорошенько с помощью палки. А ну-ка — взять его!
Два дюжих солдата протянули было руки, чтобы схватить Сюркуфа, но тут же один из них полетел в угол, другой — в противоположный, да так быстро, что никто и не понял, как это произошло. Крики ярости слились в один устрашающий рев, и вся пьяная команда ринулась на приступ. Вдруг раздался громкий треск; Сюркуф отломал ножку от стола и принялся орудовать ею с таким проворством, что тотчас же двое нападавших с разбитыми головами повалились на пол, а остальные в беспорядке попятились.
— Ну, теперь убедились, что я — моряк? — спросил он. — Нам, корабельным парням, с вымбовкой[8] обходиться — дело привычное! И это ваша благодарность за то, что пили мое вино? Эх вы, трусы: отважились навалиться на двоих, когда вас больше трех десятков! Ну, подходите же и разложите Робера Сюркуфа на скамейке, если сумеете!
— Взять их! — взревел тамбурмажор.
Сюркуф вновь пустил в ход ножку от стола, однако задние солдаты напирали на передних, и дело обороняющихся, пожалуй, могло сложиться печально, когда бы чей-то звонкий, резкий, повелительный голос не прокричал вдруг с порога:
— Сейчас же прекратить! Что здесь происходит?
Снаружи, под окном, остановилась небольшая группа всадников, а в дверях стоял тот, кто задал вопрос. Ростом он был невелик и сложением, на первый взгляд, довольно хрупок; худощавое, резко очерченное лицо бронзового отлива; на широкий лоб надвинута обшитая галуном треугольная шляпа; с плеч свисает мокрый дождевой плащ. Завидев этого человека, солдаты испуганно попятились назад и с глубоким почтением приветствовали его. На вид ему было не более двадцати пяти, безусое его лицо — неподвижно, как маска, только глаза властно сверкали из-под насупленных бровей, оглядывая теплую компанию, пока не задержались, наконец, на старшем по званию:
— Гражданин тамбурмажор, доложи!
У того со страха выступили на лбу капли пота.
— Здесь поп, мой полковник, и еще папский эмиссар. Они нас оскорбили… — слегка запинаясь, начал тамбурмажор.
— И на это вы ответили побоями! Который из них эмиссар?
— Тот, что с ножкой от стола.
— Откуда ты знаешь, что он эмиссар?
— Я подозреваю его в этом.
— Довольно, гражданин тамбурмажор. С тобой все ясно. Теперь поговорим с ним.
Сюркуф сделал шаг вперед и бесстрашно посмотрел офицеру прямо в глаза.
— Мое имя Сюркуф, гражданин полковник. Могу я попросить назваться и тебя?
— Меня зовут Бонапарт, — холодно и гордо прозвучал ответ.
— Итак, я — Робер Сюркуф, моряк, хотел пройти в Боссе, чтобы навестить своего друга Андоша Жюно, адвоката и гражданина гренадера. Я зашел сюда, велел подать вина за мой счет этим гражданам солдатам, и мы спокойно угощались, покуда они не потребовали от этого достопочтенного священника, чтобы тот выпил за погибель своего верховного начальника, папы римского. Он отказался, и тогда они решили его побить. Он — человек мирный и оборонить себя не может, поэтому я отломал эту ножку от стола и стал его защищать. Вот они и посчитали меня за эмиссара. Но ведь честный моряк всегда выступит в защиту каждого, кто безо всякой вины подвергся нападению превосходящими силами. Здесь еще много ножек от столов!
