Пилсудский - страница 223
Состояние здоровья маршала было предметом постоянных тревог и его самого, и его окружения. Приближалась зима, и он боялся нового приступа простуды. Хорошее самочувствие после отдыха на Мадейре убедило Пилсудского в пользе для его здоровья теплого климата. 11 октября, не дожидаясь именин дочери (15 октября), чего ранее с ним никогда не случалось, он уехал в румынскую Констанцу. В окрестностях этого черноморского города для него была снята вилла, но воспользоваться ею не удалось. Погода была плохой, и на следующий день после приезда у него поднялась температура. Врачи определили воспаление легких, в связи с чем маршала перевезли в Бухарест. Здесь польский посланник граф Ян Шембек уступил больному свою квартиру на территории посольства. Факт болезни тщательно скрывался от общественности.
На этот раз Пилсудский очень плохо перенес болезнь, прежде всего морально. Если ранее он рассуждал о своей кончине с подчеркнутым спокойствием, то теперь ему казалось, что смерть уже близка, и его очень тревожило, как Польша обойдется без него. Сохранилось свидетельство польского военного атташе в Бухаресте о потрясшей его сцене, невольным свидетелем которой он оказался. Случайно оказавшись в комнате маршала среди ночи, он выслушал его монолог. Суть речи сводилась к тому, что никто не осознает грозящих Польше внутренних и внешних опасностей. Маршала очень беспокоит судьба страны после его ухода из жизни. Если все поляки не сплотятся для защиты интересов родины, а его не будет, то уже через десять лет Польша погибнет. Конечно, можно списать его слова на болезнь, на манию величия. Но нельзя забывать и того, что Пилсудского очень тревожило отсутствие в его окружении достойного преемника, которому он мог бы передать бразды правления.
После возвращения из Румынии диктатор пригласил в Бельведер своего близкого соратника в годы мировой войны Артура Сливиньского, который в независимой Польше профессионально занимался историей. Пожаловавшись, что чувствует приближение кончины, маршал попросил визитера написать его биографию. Он так обосновывал свое желание: «Такого Пилсудского, как его представляют мои современники, я не знаю. Не раз я с удивлением читаю, что пишут обо мне разные люди. Чаще всего это ложь и бред, делающие из меня какого-то чудака, с которым у меня нет ничего общего. Такой Пилсудский, как его представляют как мои поклонники, так и мои противники, не существует и никогда не существовало. Я бы хотел, чтобы что-нибудь из правды обо мне дошло до потомков»[266]. Источниками для его биографа должны были послужить, помимо прочего, рассказы самого маршала. К сожалению, состоялись только три такие беседы. Видимо, Пилсудский почувствовал себя лучше, и его повседневные обязанности оставляли слишком мало времени на такое общение.
После смерти диктатора Сливиньский опубликовал выдержки из этих бесед, дающих представление об оценках Пилсудским и собственного характера, и польского народа, которым ему пришлось руководить большую часть межвоенного двадцатилетия. Последние были, по замечанию публикатора, настолько «ужасными», что он отказался их воспроизводить.
Но диктатор видел в характере польского народа и достоинства. Сливиньский привел высказывание о высоко ценимом маршалом «инстинкте свободы» у поляков: «В Польше нельзя править террором. Это не пройдет. Я мог себе многое позволить и пользовался этим, потому что хотел поляков кое-чему научить. Это не смог бы сделать никто иной. Но инстинкт свободы нельзя убивать, и его не удастся убить. И это очень ценное достоинство»[267].
Эти слова показывают, что маршал учитывал специфику польского национального характера и не ставил перед собой цели создания тоталитарного режима, основанного только на страхе. Конечно, как и всякая другая авторитарная власть, санация, если считала нужным, не останавливалась перед насилием, но Пилсудский никогда не стремился сделать его тотальным. Выводя режим из-под контроля общества (через парламент), Пилсудский одновременно не ставил перед собой цель запугать каждого члена общества, как это было в тоталитарных режимах. Террор имел «точечный» характер, его жертвами были не любые инакомыслящие, а лишь самые радикальные противники режима. Ради справедливости стоит напомнить, что традиция запрещения деятельности революционных и сепаратистских организаций возникла еще в демократической Польше, то есть не была изобретением санации. Поэтому можно утверждать, что генеральной задачей режима его создатель считал воспитание польского народа в соответствии со своими представлениями о том, как должен выглядеть «государственник», но без откровенного насилия над ним. Послевоенные правители Польши до конца 1980-х годов также не допускали реального контроля общества за своей деятельностью, но при этом еще и пытались переломить его через колено, вытравить из него «инстинкт свободы», чего маршал не делал. И в этом, кстати, одна из причин того, что память о Пилсудском в польском обществе живет до сегодняшнего дня.
