Словно забавляясь, Пилсудский то усиливал, то ослаблял давление на парламент. После печально для сейма завершившегося конфликта по вопросу о созыве и открытии сессии в отношениях режима и законодательного органа наступило определенное затишье (если не считать арестов депутатов из революционных фракций). Однако диктатор не собирался предоставлять законодателям длительную передышку, предпочитая держать их в постоянном напряжении. 11 февраля Бартель выступил в сейме с необычной для него жесткой речью. Он в завуалированной форме дал понять партиям, что они могут быть запрещены, а вместо них появятся политические организации, менее склонные к «партийной эксклюзивности».
Тремя днями позже, когда в сейме проходило голосование по бюджету, в зал заседания неожиданно для всех вошел Пилсудский в сопровождении военных и гражданских лиц. В руках он держал свернутый в рулон лист бумаги, перевязанный яркой ленточкой. Посидев в зале некоторое время, он точно так же, молча, покинул здание парламента. Судя по всему, диктатор таким образом давал понять, что у него в руках декрет президента о досрочном роспуске парламента и что он даст ему ход, если депутаты забаллотируют проект бюджета. Самое смешное заключалось даже не в том, что такого декрета у него не было, а в том, что к моменту его появления в сейме депутаты уже проголосовали положительно по интересовавшему его вопросу. Тем не менее инцидент получил широкую огласку и частью общества был воспринят как свидетельство того, что депутаты сейма руководствуются не государственными интересами, а эгоистическим желанием не потерять свое теплое местечко.
Несмотря на то, что зимняя сессия парламента была сокращена на две недели, бюджет был принят в срок, и 25 марта сейм был отправлен на каникулы. Но Пилсудский пообещал Ратаю созвать 20 июня чрезвычайную сессию для продолжения рассмотрения уже начатых вопросов, в том числе предложения о возвращении сейму права самороспуска, законов о собраниях и самоуправлении. В мае к этому добавился новый президентский декрет о прессе. Но прежде чем сейм сумел определить свое отношение к декрету, 13 июля президент закрыл сессию, что было открытым вызовом режима парламенту.
В конце августа было собрано необходимое число подписей депутатов под требованием созыва второй чрезвычайной сессии сейма. Президент постановил собрать ее 13 сентября, но заседать депутатам позволили лишь с 18 сентября. Приобретшие уже некоторый опыт отношений с правительством депутаты в тот же день отменили действие декрета о прессе[237]. А на следующий день Бартель перед принятием сеймом повестки дня огласил распоряжение президента о переносе заседаний парламента на 30 дней. За день до истечения этого срока президент распорядился закрыть сессию. Спустя два дня президент в полном соответствии с конституцией назначил очередную сессию на 31 октября. В день ее открытия она была отложена до 28 ноября, и сейм первого созыва больше уже не собирался, поскольку в связи с истечением срока полномочий парламента президент распустил обе палаты...
Продемонстрированное режимом в 1927 году обращение с парламентом свидетельствовало, что он сумел создать механизм отстранения законодателей от управления страной. Причем в большинстве случаев законы формально соблюдались, но при этом полностью выхолащивалась их суть. Главная роль в низведении парламента до уровня пятого колеса у телеги конечно же принадлежала Пилсудскому, а ассистировали ему президент и министры, прежде всего Бартель, воспринимавшийся как третий после Пилсудского и Мосьцицкого человек режима.
Следует сказать, что все более очевидная дискредитация парламента не встречалась со сколько-нибудь массовым общественным протестом, в том числе и со стороны демократической интеллигенции, так горячо реагировавшей накануне мая 1926 года на все мнимые нарушения демократических свобод. Режим «санации» достаточно успешно укреплял свое влияние в различных слоях общества. Этому хорошо служили благоприятная экономическая конъюнктура, положительный внешнеторговый баланс, превышение государственных доходов над расходами, резкое сокращение безработицы. После переворота, правда, сменилось три правительства, но эти смены имели скорее формальный характер. Никаких поворотов в политике не происходило, инспиратором деятельности и верховным контролером кабинетов оставался Пилсудский.
