Чтобы избежать дальнейших недоразумений, признаюсь сразу, что всю историю ограбления в Бодайбо я взяла из тогдашних газет и почти не изменила ее. В девяносто втором году это было громкое и, по крайней мере, тогда еще не раскрытое дело — кого-то, кажется, посадили, но всего золота, по-моему, не нашли.
Все это могло бы показаться смешным и неинтересным, но дело в том, что героя своего детектива я назвала Виктор Семенович Антипов! Я долго думала, прежде чем выдумала это имя, поэтому я и потеряла сознание, когда вы сказали мне в опорном пункте, что соседа Штейнера звали именно так. Уверяю вас, вы бы тоже потеряли сознание, если бы оказались на моем месте!
Дорогой Миша! У меня нет этому объяснений. Возможно, в этом причина того, что я поспешно бежала с поля боя — точнее, из Новосибирска. Столкнувшись с этой мистикой, я совершенно растерялась.
Однако Москва всегда действует на меня отрезвляюще. Это такой город, что он не оставляет места для романтических недоговоренностей. Здесь так: либо то, что произошло — произошло, либо ничего не было. А как же «не было» в моем случае?!
Совпадение фамилии я никак не могу объяснить, но, может быть, только пока? Я решила отложить эту тайну в сторону и заняться другими. В частности, теми, которые были выписаны вами из архивного дела Штейнера и положены в голубую пластиковую папку. В частности, и той, о которой рассказала мне Фекла Суботникова. Однако вести расследование (извините, что забыла поставить кавычки!) из Москвы трудно, мне нужна ваша помощь. Может быть, Миша, вы ответите на некоторые мои вопросы?
Главное, что меня волнует: а кому все-таки звонила Долгушина после того, как заподозрила меня в махинациях с домами? Вам, а еще кому? Если она больше никому не звонила, то кому об этом говорили вы? Понимаете, о чем я? Ведь за мной следят! Я, по-моему, забыла вам сказать, что слежка продолжается и сейчас!
Второе: проезжая на поезде мимо вашей деревни, я не заметила на улице никаких особенных машин. Но я не обратила внимания, были ли машины с другой стороны деревни, там, где бетонный мост. Вы можете это выяснить? Возможно, какие-то упоминания найдутся в деле!
Вот и все мои просьбы. Кстати, хочу сообщить об одном моем соображении: я намерена перерыть все газеты девяносто второго года. Может, фамилия Антипова все-таки упоминается в связи с ограблением в Бодайбо? Ведь никто, в конце концов, не помнит, за что Антипов сел в девяносто третьем. Может, я ее взяла из газет, но забыла об этом? Тогда, кстати, можно пойти и еще дальше: предположить, что описанные в моей книге события являются куда большей правдой, чем мне казалось, но это уж совсем поразительная мысль! Впрочем, не такая уж она и поразительная, ведь в вашей папке я нашла упоминания о хвастовстве Штейнера накануне смерти и о его дяде из Бодайбо.
Ну, вот пока и все, Миша! Отправляя это письмо, я, разумеется, надеюсь на то, что вы поправляетесь. Я по вам соскучилась! До свидания! Елена Корнеева».
Терещенко отложил письмо. Наконец-то, он, смог для себя сформулировать, что его беспокоило в существовании этой московской журналистки: она отчетливо ими манипулировала! Эта дозированная выдача деталей якобы подсмотренной истории, эти приезды-исчезновения, эти задания… Нет, все это выглядело странно.
Мишаня дал ему письмо, пришедшее на адрес опорного пункта Корчаковки и принесенное друзьями в больницу, для того чтобы Терещенко оценил ум его московской знакомой: идея проверить дела, связанные с Бодайбо, была хорошей идеей. Если Штейнер хвастался скорым богатством и поминал при этом своего дядю из Кропоткина, то изучить это направление следовало в любом случае. «Видите, как сечет? — хвастливо сказал Мишаня. — Ее бы нам в УВД! Умная женщина!» Терещенко оценил. Но совсем в другом смысле.
Чем дальше, тем больше эта история казалась ему шитой белыми нитками. Но он тоже был согласен: женщина далеко не глупа. Единственное, что в ее рассказе полная глупость — это объяснение фамилии Антипова. В такие совпадения Терещенко не верил.
Он вздохнул, сложил письмо в карман. Они уже подъезжали к Корчаковке.
