— Это как? — удивился Терещенко. — Серийный убийца, что ли?
— Да нет. Но рука набитая у человека. Как, скажем, у мясника. Вот такое у меня сложилось ощущение.
— Что ж не убил тогда, если опытный?
— А это тебе классическая иллюстрация к пословице «И на старуху бывает проруха». Мне кажется, Михайлов в последний момент споткнулся. Это во-первых, а во-вторых, тот, кто бил, настолько был уверен в своих силах, что не стал проверять или наносить еще один удар. Да Михайлов бы и умер, если бы не две случайности: то, что удар в последнюю секунду чуть-чуть ниже пошел, и то, что буквально через пятнадцать минут его этот мужик с собакой обнаружил. Ты понимаешь, выйди мужик на десять минут позже, я думаю, не спасли бы Михайлова.
Конечно, главные надежды возлагались на показания самого пострадавшего — состояние его оценивалось как стабильно тяжелое, но не критическое. Он все еще находился в реанимации.
Вполне возможно, он видел того, кто его ударил, либо знал, из-за чего его пытались убить — но, конечно, могло быть и так, что он знал не больше следователей прокураторы. Так что его выздоровления ждали, но со следственными действиями не тормозили.
В деревне никто и ничего не видел. Двенадцать часов в пятницу — это еще не время сна, но большинство корчаковцев либо пили, либо смотрели телевизор. Нашелся, правда, один свидетель, который утверждал, что видел Михайлова часов в девять вечера: тот спросил, глядя на проезжающую мимо белую «четверку», не Суботихин ли это зять. «Уже уехал? — сказал тогда Михайлов и добавил: — Хорошо». Поскольку дом Феклы Суботниковой примыкал к переулку, в котором Михайлова нашли, Терещенко взял этот факт себе на заметку, чтобы проверить в ближайшее время, не собирался ли участковый зайти к женщине, когда уедет ее зять.
Обходя дома корчаковцев, Терещенко добрался и до бывшего штейнеровского дома, хозяйка которого только что продала его неизвестному человеку из города, но как раз оказалась на месте — собирала вещи, затем выслушал бессвязные жалобы Долгушиной и ее снохи, потом навестил Суботникову.
Старуха разговаривала неохотно: она подтвердила, что Михайлов заходил к ней, однако точного времени, когда он ушел, не помнила. Объяснения из нее приходилось буквально вытягивать. Старуха сопротивлялась всеми силами, и уже одно это было подозрительно. Только на двадцатой минуте разговора Терещенко выяснил, что Михайлов расспрашивал старуху о деле Штейнера. Терещенко изумленно приподнял брови. Суботникова опять начала юлить, но потом снова призналась, что это убийство гремело в Корчаковке одиннадцать лет назад. Спрашивать дальше смысла не было: для Терещенко тема разговора была покрыта мраком полной неизвестности.
Следователь вышел из дома Суботниковой в состоянии глубокой задумчивости. Вот уже третий человек сообщал ему, что в последнее время участковый Михайлов активно интересовался обстоятельствами убийства некоего Штейнера. Более того, Суботникова проговорилась, что только что проданный дом, находящийся за два дома от ее собственного — это и есть бывшее штейнеровское имущество.
Терещенко сопоставил два факта: необычный интерес Михайлова к старому убийству и его приход в бывший штейнеровский дом с «дамочкой, выдававшей себя за покупательницу». «Но я сразу поняла, что она такая же покупательница, как я балерина! — возмущенно поведала хозяйка. — Вот когда человек по-настоящему хочет купить дачу, он такой дом, как наш, за минуту берет!» Получалось, что интерес корчаковского участкового был весьма пристальный.
Более того, во всех михайловских изысканиях последней недели его сопровождала молодая и, видимо, приезжая женщина: «наглая» (хозяйка штейнеровского дома), «аферистка» (Долгушина младшая), «уже два месяца вокруг нашей Корчаковки крутится!» (Долгушина старшая), «невеста Михайлова» (один из оперуполномоченных), «внучка какого-то мужика, который утоп у нас здесь лет десять назад, но это все вранье» (Степан Ефимов, больше известный как «Степка-алкоголик»).
В архиве Терещенко узнал, что пострадавший участковый работал с делом Штейнера все последние дни перед субботой, чуть не ставшей роковой. «Может, это как-то связано с его учебой в университете? — с сомнением подумал следователь. — Кто знает, как их теперь учат».
