Сашка разворачивался со злостью. Во-первых, проезд по проселку сулил запыленность его красной красавице. Во-вторых, как служащий государственной компании, он не одобрял этих забастовщиков — льготы, которые они выбьют в своей области, могут ударить по другим, по нему, в частности.
В кузовах траков гнили помидоры, недовезенные от фермы до магазинов, протухали цыплята вездесущей фирмы «Кентукки-Чикенс». Владельцы траков требовали снижения налогов за пользование дорогами.
— Что-то им пообещали, и сегодня они разъехались, — сказала Вера. — Может быть, попросить этого пария, чтобы он пропустил меня?
Она выглянула в открытое окно и обратила снизу вверх к человеку за рулем свои, совсем прежние, серые обаятельные глаза (те самые, что любил некогда без ума и теперь любит, кажется, Ленька-изыскатель в невообразимо далеком городе Бийске). Она что-то сказала по-английски, парень улыбнулся и махнул рукой. Вера включила скорость, нырнула направо, прямо под носом красного чудовища и устремилась на зеленый свет по соседней полосе.
И вот восемь красивых женщин сидят в зале китайского ресторана сиднейского клуба «Мандарин», не в том общем зале, где на белых скатертях торчат красные конусы еще не тронутых салфеток и пустовато в будний день, а в отдельной беседке, резной, из красного лака, с драконами — копии тех, подлинных, что видела она в юности на дворцовом холме в Гирине. И восемь красивых женщин были тогда студентками одного института — Харбинского политехнического. В черных тужурках с зелеными кантами, в прическах пятидесятых годов, с золотыми звездочками Союза советской молодежи на лацканах. Вот как это было! И такими красивыми они не были тогда, просто молодыми. А теперь она смотрела на них поочередно, сидящих за круглым столом, традиционным для китайских харчевен, словно окупалась в прошедшее.
Вера, строгая подружка, такая правильная везде и во всем, что даже любовь смогла затоптать в себе и уехать, потому что сочла эту любовь неправильной. Элегантный английский костюм. Лицо — ровное под косметикой. Только ниточка-морщинка у рта — старение или горечь?
Юлька — балерина Юлька, что летала лебеденком в пачке по институтской сцене. Маленькая модная женщина, вся в чем-то сборчатом, на завязочках, от «Дэвид-Джонса». Снимающий возраст загар — после пляжа, бассейна, тенниса.
И Анечка здесь — жена Сашки. Они не были близки прежде. Это Сашка был другом, верным и настоящим, а потом предавшим своим отъездом в Австралию. Теперь он не Сашка — Алекс. Но для нее — Сашка, мальчик с одной улицы, Железнодорожной… (Анечка — трогательная хрупкость и нежность, неизменная, словно не прошло четверти века с последнего студенческого бала. Обманчивая моложавость женщины, не родившей ребенка. Лицо сегодня усталое — простоять день у кульмана что-то да значит.)
И еще девочки. Девочки пятидесятилетние…
Официант-китаец с круглым лицом лавочника и с наглостью, присущей всем лавочникам мира, кидал им на стол пиалы, палочки-«койдзы» и заказные блюда с непроизносимыми названиями. Девочки возмущались, что он обслуживает их не на уровне принятого здесь сервиса. (Возможно, это объяснялось тем, что были они одни, без мужчин, и он принял их не за тех, кем они были в действительности, — инженеры и жены инженеров?) Сашка с прочими мужьями сидел в нижнем зале «Мандарина» и наслаждался пышным, как клумба, «шведским столом» и игральными машинками-автоматами.
В перерыве между креветками и мясом под соусами, острыми и сладкими, с ананасами и бамбуком, шел разговор о том, что интересовало их: кто кем стал из ребят там у нее, в Советской России, и как это все было — на целине, и о детях — какими вырастают и что в будущем? И она отвечала и говорила, повторяя много раз сказанное за другими столами. И слова, вторым планом присутствовало в ней ощущение нереальности того, что происходит с пей.
…За неделю до вылета сюда было сообщение ТАСС о событиях на вьетнамской границе. И хотя это не касалось ее кровно — мало ли что и где происходит, не то чтобы тревожно, а нехорошо как-то было у нее от этого на душе. Может быть, потому, что за все эти годы привыкла она, как и окружающие ее люди, пристрастно воспринимать даже мелкие горячие точки на карте, потому, что все было взаимосвязано в судьбах мира и се страны. Даже ехать ей почему-то не захотелось, хотя все уже было готово — заграничный паспорт и билет куплен туда и обратно — разноцветная книжечка на двух языках, с голубыми крыльями Аэрофлота. В Москве, по дороге в Шереметьево, с совсем посторонней женщиной говорили они об этом в автобусе, потому что не могли оставаться равнодушными.
