Артемий Петрович не понапрасну обмолвился про смутные времена. Смута была кругом, ненадёжными мнились племена, подавшиеся под руку России, и иные, враждебные, коих было немало. Время от времени их набеги разбивались о Кремлёвские стены, оставляя следы. Свой след оставили бунты разинцев да стрельцов — протёкший век вовсе не был мирен. Да и два землетрясения не прошли бесследно.
Воссев в губернаторское кресло, Артемий Петрович первым делом озаботился о починивании кремля, его стен и башен. Вскоре и материал отыскался. Невдалеке от Астрахани некогда располагалась столица Золотой Орды именем Сарай-Бату[16]. Строена она была из добротного кирпича, хоть было ему не менее пяти веков. Объезжая пределы губернии, Волынский наехал на Сарай-Бату, облазил его вдоль и поперёк, самолично испытал ордынский кирпич на прочность и, убедившись в его крепости, приказал снарядить обозы для доставки кирпича в Астрахань.
Дело подвигалось медленно, а зимою и вовсе замирало. Губернатор был молод — на тридцать третьем году, — а потому нетерпелив, поначалу ярился, топал ногами, бивал по щекам... Что толку. Таской да лаской, однако, мало-помалу добился своего, понял: каким конь уродился, таким и век свой трудился. Более не возьмёшь того, что у него есть.
В нынешний, 1722-й, Артемий Петрович вошёл настороженный: глаза государя глядели в его сторону, то было явно. Он это более чувствовал, прямых же доказательств тому было мало. Может, и пронесёт, кто знает. Намёки были в письмах Петра Павловича, благодетель, по обыкновению, выражался туманно, ибо был привержен к высокому слогу. Пронесёт не пронесёт, а дыры заделать надобно загодя и действовать неупустительно, кабы врасплох не попасть. Дыр же было много, а кирпича припасено мало. Мало и лесу, суда прохудились, текли, работного люда, как он ни старался, не прибывало...
Эти мысли постепенно стеснили то доброе расположение духа, которое навеяло на него благодатное утро. Артемий Петрович кликнул воеводу, буркнул:
— Обхода делать не буду. Ныне не до того: письменных дел много. Гляди в оба, в Крымской башне плотникам задай работу. Завтра догляжу и, ежели что, взыщу.
— Не сумлевайся, ваша милость, исполним, — протолкнул воевода сквозь заиндевелые усы.
Артемий Петрович махнул рукой. Недовольство, вызванное более всего бесчинием по окончании молебствия, разрасталось. Так и не разгладились морщины на челе — трудно отходил...
Кабинет губернатора был по чину велик и гулок. Стоял в нём длинный стол морёного дуба, крытый, как водится, зелёным сукном казённого цвета, на нем две чернильницы, оловянный стакан с очиненными гусиными перьями, торчавшими словно хвост птицы, пухлые книги в коже: Библия, Месяцеслов, Требник, остальные потоньше, сочинения исторические и географические. Вдоль стола — дюжина стульев. Был ещё поставец для посуды, масляная лампа голландской работы и светцы на длинных железных ногах. По чину полагалось бы Артемию Петровичу и губернаторское кресло: массивное, с высокой спинкою и гербом. Но он довольствовался прочным дубовым стулом с мягкой спинкой и мягким же сиденьем.
В приёмной возле стола правителя канцелярии топтались какие-то люди. Завидя губернатора, они поспешно содрали шапки и поклонились в пояс. Он небрежно кивнул и прошёл к себе.
— Что за народ? — осведомился он у правителя канцелярии, поспешившего следом.
— Кульер от Беневения[17] с доношением его царскому величеству...
— Сколь раз говорено было: не царскому, но императорскому, — сердито поправил его Артемий Петрович. — Привыкать надобно. А остальные?
— По торговому делу, — извиняющимся голосом отвечал правитель. Видел: хозяин не в духе.
— Купцов гони, а курьера представь, — распорядился Волынский.
Курьер не решился приблизиться. Был он немыт, нечёсан, и дух от него шёл тяжёлый, волнами распространявшийся в натопленном кабинете.
— Поди ближе. Ишь, до чего закоптился — чистый мурин. Прикажу тебя отмыть. Когда явился?
— Ноне утром, ваше высокомилостивство, — отвечал курьер, не поднимая головы.
— Подай бумаги, — приказал Волынский, морщась, и позвонил в колоколец. Бросил заскочившему правителю: — Распорядись натопить ему баню — воняет густо. Да пущай после этого отоспится: эвон глаза-то красны ровно у совы, да и голова клонится.
