— Удержание берегов Балтийского моря было не менее трудным, — возразил Пётр. — И войско шведское, и флот королевский, и корабли союзников англичанских были куда как грозней. Однако ж мы добились миру, удержав за собою все те земли и славные города их — Ригу, Ревель, Нарву и другие многие.
— Согласен, государь, — не сдавался Кантемир. — Но то были народы, знавшие меру своих возможностей и не желавшие напрасных жертв. А среди горских племён смерть во имя торжества ислама почитается угодной Аллаху, и погибший в сражении с неверными отправляется прямиком в рай и объявляется праведником. Стать праведником — высшая награда.
— Пущай лезут под пули. — Апраксин был категоричен. — Доколь все не станут праведниками. Припасу у нас хватит.
— Рано или поздно всё едино образумятся, — заключил Пётр. — Мы к сему все старания приложим и духовных их наставников убедим. Коли все они станут праведниками, ихнего народу вовсе не останется: кого муллы станут пасти?
Пётр Андреевич Толстой, дотоле молчавший, заметил:
— Конечно, воевать противу нас им несподручно. Огневого ружья у их мало, всё лук да ятаган, либо кинжалами режутся.
— Владельцев ихних задарить надобно, вот что, — сказал Пётр. — Подкупом да посулами утвердиться. То дело Астрахани, яко губернской столицы. Я с Волынского с Артемия семь шкур спущу, коли он этим делом не займётся. Мы не занапрасно поход сей трудный затеяли. Плод поспел — станем его сбирать. Россия останется здесь и утвердится — таково моё последнее слово.
Стояли на месте близ двух часов. Ждали возвращения казачьей разведки. Наконец возвратились, доложили: никакого многолюдства противных сил не обнаружили. Пастухи с отарами забираются в горы, возле стад с полдюжины верховых...
Апраксин велел трубить поход. Однако главного трубача, самого искусного, поименованного трубачом его величества — государь вывез его из Любека, — не было. Засуетились: где Брант, где Брант, куда подевался? Наконец кто-то из музыкантской команды доложил: Брант-де с валторнистом Глебовым отправились наперёд в Тарки, дабы там наставить Адиль-Гиреевых музыкантов ко встрече его величества и всего российского воинства торжественной и многоголосой музыкой.
До Тарков, по расчислению князя Дмитрия, выходило что-то около восьми вёрст. Прошагали половину, как вдруг авангард стал. А за ним и все остальные. Случилось, видно, что-то любопытное, достойное внимания государя. Либо чрезвычайное.
Пётр приказал выяснить, отчего стали. Денщики поскакали вперёд, но вскоре возвратились. По их лицам можно было понять: случилось нечто ужасное.
— Беда, государь! Брант да Глебов на дороге лежат. Убиты зверски...
Пётр дал шпоры коню, не позаботившись об охране, как всегда, когда бывал чем-то ожесточён либо взволнован.
Гренадеры, составлявшие авангард, образовали кольцо вокруг двух тел, намеренно положенных поперёк дороги. Оба музыканта были безоружны, оба плавали в луже крови, ещё не успевшей как следует запечься.
— Коней увели да струмент ихний похитили, — сказал один из гренадеров.
— Да ещё уши да носы поотрезали, — добавил другой. — Хотели, видно, голову у трубача отрезать, да кто-то их спугнул. Кафтаны, одначе, содрали.
— Дикие люди! — подытожил лейб-медик, обследовавший тела убитых. — На Бранте сочтено семнадцать ран: кинжальных, ятаганных да стрельных. Все — после умертвия. Стрелами тыкали, лишь бы натешиться.
Пётр был мрачен. Приказал рыть могилу на возвышенном месте у дороги, призвать протоиерея с причтом, отслужить заупокойный молебен.
Священник было заупрямился: Брант-де не нашей веры, лютерской, надо бы его поодаль предать земле. Но Пётр рявкнул:
— Господь не разбирает веры мучеников — всех принимает в своё лоно! Покласть вместе, в общей могиле! Служи!.. — Ругательство застряло в горле. Государь во гневе был великий ругатель, и протоиерею досталось бы, не будь столь скорбной минуты.
— Со духи праведных, — забормотал он торопливо, — души рабов твоих, невинно убиенных, Спасе, упокой, сохраняя иже во блаженной жизни... В покоищи твоём, Господи, идеже вси святые твои упокоеваются, упокой и души рабов твоих Ягана и Кузьмы, яко един ты человеколюбец...
