– Кого там шут занёс?!
– Будет лаяться-то, – отозвался Антропыч. – Отворяй лучше.
За калиткой заскрипели по расхлябавшимся мосткам тяжёлые шаги, и грубый голос послышался уже вблизи.
– Да ты кто таков?!
– Отворяй – увидишь… Из одной верёвки виты, чиниться нечего.
– Голос знакомый, а признать – не признаю, – проворчал невидимый собеседник. – Ну да лих тебя возьми, – пущу, авось не слопаешь…
Загремел железный засов, калитка, скрипя, кряхтя и охая, распахнулась, и в лицо Антропычу ударил сноп света от фонаря, который держал здоровенный ражий детина, отворивший калитку.
– Да, никак, Антропыч? – удивлённо воскликнул он.
– Я и есть.
– Так чего же ты сразу, старая кочерга, не объявился… Что? Аль дело есть, что мы твоей милости занадобились?..
– Пойдём в избу… Там и потолкуем.
И Антропыч, отстранив с дороги детину, зашагал по скрипучим мосткам к крыльцу. Хозяин запер калитку и направился вслед за ним.
Низенькая, грязная конурка, в которую вошёл Антропыч, была совершенно пуста.
– А где же ребята, Митяй? – спросил старик, окидывая конурку, плохо освещённую дымившей и трещавшей лучиной, быстрым взглядом.
Митяй задул фонарь, спрятал его в поставец, висевший на стене, и ответил:
– Где? Известно, на работу ушли.
– Ну, оно, к примеру, и лучше. Без народу-то складней.
– А потайное дело, должно?
– Потайное.
– Ну так сказывай…
Антропыч хитро прищурил левый глаз и хихикнул:
– А угощенье где? Чай, знаешь: сухая ложка рот дерёт.
– Ишь, утроба ненасытная! – выругался Митяй, но всё-таки встал, достал из поставца полуштоф, стакан и тарелку с кислой капустой.
– Вот это ладно! – дрожащим голосом воскликнул Антропыч, наливая стакан и с жадностью проглатывая зеленоватую жидкость. – А то совсем сморило. Ну а теперь слушай…
И он принялся посвящать Митяя в подробности своего злодейского плана.
Митяй слушал молча, изредка только поглядывая на своего собеседника, но было видно, что предлагаемое дело ему вполне по душе: чем дальше говорил Антропыч, тем ярче горели глаза Митяя, и когда наконец тот кончил, Митяй вскочил и воскликнул:
– Ладно. Не сумлевайся! Всё обделаем!..
Глава VII
ПО СЛЕДАМ МЕНШИКОВА
Если Иван Долгорукий не заботился об упрочении своего положения и, довольствуясь любовью юного императора, не старался из этой любви извлечь как можно более выгод для себя и своей семьи, то совсем не так поступал его отец, князь Алексей Григорьевич Долгорукий.
Устранив Меншикова и послав его в ссылку в дальний Берёзов, он смело пошёл по его следам, заботясь не о царе, не об его благоденствии, а только об удовлетворении своего ненасытного честолюбия.
Пользуясь любовью и расположением юного Петра, Алексей Григорьевич, так же как и Меншиков, старался удалить от него все опасные элементы, всех тех людей, которые могли повредить его замыслам. Так он постарался избавиться от Александра Львовича Нарышкина[62], двоюродного брата Великого Петра, только что возвращённого из Пелыма, – куда он был сослан Меншиковым, – только для того, чтобы быть сосланным снова в свою деревню, но уже по настоянию князя Долгорукого. Так ему удалось отделаться от Сергея Дмитриевича Голицына[63], которого сильно полюбил царь, но которого всё-таки отправили посланником в Берлин. В то же самое время Алексей Григорьевич старался удалить Петра и от принцессы Елизаветы и уменьшить значение в глазах царя барона Остермана, действительно хотевшего воспитывать царя, а не сделать из него безграмотного неуча, как того добивался Долгорукий.
Будучи вторым воспитателем юного императора, Алексей Григорьевич, вместо того чтобы приохотить царственного ребёнка к занятию науками, вместо того чтобы сделать из него достойного преемника его великого деда, употреблял все усилия, чтобы вполне подчинить Петра своему влиянию и, потворствуя всем его слабостям и прихотям, стать к нему в такое же положение, в каком был опальный теперь Меншиков. Петру, конечно, больше нравилось ездить по полям и лесам, охотясь за лесными обитателями, чем сидеть в классной комнате за книжкой; ему нравились, понятно, гораздо больше весёлые товарищеские игры с фаворитом, чем сухие учёные разговоры барона Остермана, и Алексей Григорьевич позволял императору целые дни проводить в Петровском дворце и Коломенском, вместо того чтобы заниматься науками и государственными делами, нарочно увозил его как можно дальше от Москвы на охоты, устраивая заранее по церемониалу, особенно заботясь о том, чтобы на этих охотах не присутствовали ни барон Остерман, ни принцесса Елизавета.
