Петька Дёров - страница 21

— Ладно. Давай вставать да завтракать, а потом к бабке сходим. Надо проведать старуху, — предложил Фома, соскакивая на пол.

Он зажег лампочку и полез в ящик, куда была сложена еда.

— А не рано? — спросил Петька. — Темно на улице.

— Что ты! Ведь сейчас зима. Зимой всегда поздно светает. Это тебе с похмелья темно кажется.

Завтрак собрали быстро. Выложив на стол общие запасы, Фома вытащил из ящика и бутылку мадеры, с сомнением повертел ее в руках.

— Смотри-ка, еще много осталось. Куда ж ее теперь?

— Давай бабке отнесем, — предложил Петька. — Говорят, — старушки вино любят.

— Давай, — согласился Фома. — Пусть от простуды лечится. Давай собирайся. Как твоя голова?

— Будто меньше стала болеть, — буркнул Петька.

— А у меня так совсем прошла. Просто весело стало, — радовался Фомка, враскачку разгуливая по комнате. Он внимательно что-то высматривал.

— Пошли, раз уж собрались, — подгоняя его, предложил Петька. — Сам торопил, а теперь копаешься.

— Сейчас. Вот шапки не найду.

Шапки не было. Она была потеряна вчера, во время налета на купчишек. Разгоряченный дракой и вином, Фомка даже не заметил, как уронил ее в снег, и спохватился только теперь,

— Вот черт! Как же на улицу идти? Еще, чего доброго, голова отмерзнет.

— На, надевай, — предложил Петька, протягивая приятелю шерстяной платок, которым укутывал шею вместо шарфа.

— Ну да! — возмутился Фомка. — На черта мне твой платок. Еще какой-нибудь фриц за девку примет, приставать на улице начнет.

Но выйти на мороз с голой головой всё же было рискованно. Подумав и поворчав немного, Фома напялил на себя платок, соорудив из него нечто вроде чалмы. В этом необычайном головном уборе, с бутылкой мадеры, торчавшей из кармана кацавейки, он выглядел настолько смешно, что Петька неудержимо расхохотался.

— Ой, Фомка, какой же ты красивый! — смеялся Петька. — Совсем как тот фокусник, что к нам в Гатчину приезжал, в летний театр. Вот чудеса показывал! Огонь глотал, только дым изо рта шел, а потом зайца живого из кармана вытащил. Ну-ка, поройся в кармане, — может, и у тебя зайчишка спрятан? Мы его сейчас — раз — и на лампе зажарим.

— Да ну тебя! — недовольно отмахнулся Фома. — Идем лучше.

Спустившись с колокольни, мальчики вышли на тихую, заснеженную улицу. За ночь вьюга намела высокие рыхлые сугробы. Нигде не видно было ни одного свежего человеческого следа.

— Тихо как. Ни души не видно. Может, слишком рано? — остановился в нерешительности Петька.

— Просто мороза боятся, — небрежно заметил Фома. — А темно, — ясно отчего. Фриц керосину не дает, вот и сидят люди в темноте.

Мальчики прошли по Верхнебереговой и завернули на Первомайскую, направляясь к бабке Агафье. И тут стояла ничем не нарушаемая тишина. Неожиданно где-то пропел петух, чудом уцелевший от рук немцев.

— Фом, ведь петух только ночью поет. Может, сейчас тоже ночь? — спросил Петька.

— Выдумал! Впрочем, сейчас узнаем. У бабки ходики есть.

Долго пришлось ребятам стучаться в заметенные снегом двери маленького домика. Прошло добрых десять минут, пока, наконец, не щелкнула щеколда и испуганный голос бабки Агафьи спросил:

— Кто там? Чего надо?

— Мы это, бабушка. Открывай, не бойся. Мы, Фомка с Петькой, — в один голос ответили мальчики.

Загремел тяжелый засов. Дверь приотворилась.

— Деточки! Да чего же это вы?.. Случилось что? — забормотала бабка, открывая и впуская в избу мальчиков. — Свят, свят… Да дверь-то затворяйте, холоду не напустите.

— Долго спишь, бабушка. А мы уже помогать пришли. Дровец напилить или еще что, — лихо обратился Фома к старушке, нетвердой рукой зажигавшей лампочку-коптилку.

— Так ведь ночь еще на дворе, паршивцы вы эдакие! — И бабка поднесла с трудом разгоравшуюся лампочку к ходикам, висевшим на стене. — Батюшки мои! Два часа ночи, а их нечистик по улицам носит! Да как же вас еще патруль не забрал, милые вы мои?!

Мальчики сконфуженно молчали.

— Я же тебе говорил, что еще ночь, — сказал Петька, укоризненно посмотрев на Фому.

— Ладно, сейчас всё улажу, — шепнул ему Фомка и хитро подмигнул. Он вынул из кармана бутылку с вином и, лихо пристукнув, поставил ее перед бабкой Агафьей, присевшей у стола.