Что нужно человеку для счастья? Я в «Феномене Крикушина» касался этой темы. И пришел к выводу: счастье, как здоровье — пока оно есть, его не замечаешь. Проще написать, какие обстоятельства делают любого из нас несчастным.
Я подумал, что пока есть волосы на голове, надо сфотографироваться для детей. Пусть радуются — какой волосатый у них был папка…
От моего отца остались сплошь лысые фотографии.
22 июля 1984 г. Дежурю в гараже.
Воскресенье! В гараже только автомобили, собаки и я.
За весь день произнес лишь несколько фраз, обращенных к собакам, два раза ответил на телефонные звонки и выпил три стакана крепкого чаю. Написал семь страниц от руки.
Привез из Ленинграда четыре томика Л. Н. Толстого, с ятями и ерами, прижизненное издание, типография Каспари. Ольгино наследство, от ее бабушки-артистки. Публицистика, статьи. Читал «Что такое искусство». Поразительно! Напишу отдельно.
28 июля 1984 г. У меня отпуск.
Из Владивостока прилетел брат Юра с сыном подростком Юрой. Мой племянник, помню его трехлетним. Синеглазый, черноволосый. Глаза от мамы, волосы и смуглость от отца. Бойкий парень. Сразу стал подбрасывать вверх Максима и называть его братаном. Максим в восторге. Ходит за ним по пятам.
Отпуск с приездом брата пошел набекрень. Суета, шум, зычные окрики сыну, дежурная выпивка с утра (пьет понемногу и не пьянеет; утренний стопарь — как фронтовые сто граммов перед атакой), транзистор на полную катушку, обед за столом на улице, воспоминания, рассказы о лихой жизни во «Владике», опять выпивка… Ольга в тихом ужасе. Подумывает о том, чтобы уехать с Максимом к родителям на «69-й километр».
Только сегодня взялся за перо. Сделал в предбаннике кабинет — положил лист толстой фанеры на стиральную машину, поставил настольную лампу, пепельницу — и работаю. Брату объявил, что больше не пью. Надеюсь прорваться.
18 августа 1984 г. Зеленогорск.
Брат уехал. Бутылок осталось, как после свадьбы. Племянники сдавали их два дня, но бутылки до сих пор обнаруживаются в самых неожиданных местах.
Сегодня бродил в лесу около горы Серенада, собирал понемногу грибы и обмозговывал весь этот шум, гам, ссоры, признания в любви и обильные возлияния на протяжении десяти дней.
«Никогда я не проводил свой отпуск так бездарно», — крутилась на языке первая фраза рассказа, который я мысленно начал писать в лесу. Назвать рассказ я так и решил — «Бездарный отпуск». Но чем дольше я размышлял о прошедших десяти днях, тем яснее понимал, что бездарными они были в смысле конкретной работы над повестью о семье, но не впечатлений. Да, я не отписался в том объеме, который намечал на отпуск, не отпечатал установленного числа страниц, но узнал ближе теперь уже единственного своего брата, от которого всегда был далек не только географически.
…Мы сидели с Юрой около нашего ручья с финским названием Тервайоки, и брат вспоминал разное. Потрескивал костерок, Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего куста малину и рассказывал, как после войны ходил играть в футбол за команду пионерлагеря «Двигатель», который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена ему по высшей таксе — двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до матча и после, и он всегда забивал несколько голов. Он хорошо играл в футбол.
Юра рассказывал, как дрался из-за сестры Веры в эвакуации. Ее звали коровой за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.
— Смотри! Смотри! Коров ведут! — показывал ей сосед за окно.
Она оборачивалась, и куска, как не бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.
Еще Юрка вспоминал, как Володя устроил драку в сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять «труп», потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать), которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер спешил. Так вот, Володя бил лысого глазастого санитара шваброй по голове, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, всё устроилось и успокоилось.
