Хороша бы я была: снег, холод, а я в порванных колготках. Говорят, богатую женщину легко определить по целым колготкам даже под брюками.
Ленкиного мужа звали Дима. Не помню, как он выглядел и о чем мы говорили в машине, главное в другом: мы говорили, со мной общались.
Нет, с того вечера у нас не возникла крепкая женская дружба, но меня начали замечать, перестали перебегать из кабинета в кабинет, оставлять на колкости Андреевны, подставлять перед шефом.
Девчата даже позволили общаться с их мальчиками, но в душе у меня был другой человек. До сих пор. И такое чувство, что так было всегда.
Возможно, с девчатами нас сблизили общие переживания. Ходили слухи, что нашего добрейшего директора собираются сместить и нам тоже грядут увольнения.
Слухи подтверждались грустью побитой собаки в глазах директора, его частыми вздохами без повода и частым употреблением слова «прорвемся». А через несколько недель слухи переименовались в правду.
Леонид Михалыч пришел грустнее обычного, собрал нас в одном кабинете, без слов выставил на стол бутылку шампанского и пять пластиковых стаканчиков.
— Пить? Уже на работе? — вскинулась Андреевна.
— Отметим напоследок.
— Леонид Михалыч, так это правда? — спросила Наташка.
— Да, девчонки. Завтра приезжает регионал — директор директоров филиалов, и цель у него — наша ликвидация. Так-то.
Пить не хотелось, но мы пили. Так нехотя бутылку и приговорили. Леонид Михалыч сбегал в кафе дальнобойщиков и принес еще две.
— О-о! — уже радостно протянула Андреевна.
Кто бы сейчас подумал, что она — рьяный борец за трезвость?
Потом танцы, и в половине одиннадцатого я мчалась к троллейбусу, летела на винных парах, пока меня вдруг ни схватили за дубленку.
Я дернулась, но мужчина, схвативший меня, был сильнее.
— Ты на работе?
— Да, я здесь работаю, но уже иду домой.
Пусть знает, что я своя, местная.
— Сколько?
— Что сколько?
Я освободила рукав и еще не зная, но уже догадываясь, начала делать маленькие шаги назад.
— Час сколько?
Кажется, мы говорили на разных языках. Права Андреевна: пить надо меньше. Голова отказывалась соображать, я посмотрела на часы и промямлила:
— Без двадцати одиннадцать.
— Что? — растерянно переспросил мужчина.
— Время говорю: без двадцати одиннадцать.
— А, понимаю, ночной тариф.
Он благодушно рассмеялся. Ну, если он начал что-то понимать, то мои мозги вконец отключились
— Где? — удивилась я. — В троллейбусе?
Я знала, что ночью нет кондукторов и контроллеров, и можно сэкономить, но чтобы менялся тариф…
— Обижаешь. Вон мая машина.
— Ну, я за вас рада.
Еще пара шагов назад. Причем здесь троллейбус и его машина?
— Так сколько? Говори прямо.
Быть может, я пьянее, чем думаю, и действительно получается неразборчиво? Я вздохнула, и терпеливо повторила:
— Без двадцати одиннадцать, может, уже на минуту больше.
Мужчина застыл столбом, встрепенулся.
— Нет, час сколько? Час сколько? Сколько час?
Нарвалась на иностранца? Удача? Нет, этот иностранец мне не нравился, так же, как и принц-вор с пляжа.
Я рванула с места, подхватив полы дубленки и на ходу выкрикнула:
— Десять сорок!
— Чего? — донеслось вслед.
— Часов!
Утром, за чашечкой кофе, я рассказала Ленке о ночном придурке.
— Он не придурок, — заступилась Ленка и рассказала мне о стометровке, на которой работали путаны дальнобойщиков. Вчерашняя картина предстала в ином свете.
Видимо, в своей дешевой дубленке, ботинках с мужскими шнурками и перегаром изо рта я сошла за местечковую звезду.
— Еще хорошо, что ты быстро бегаешь! — засмеялась Андреевна.
И я сделала открытие: в соседнем кабинете все прекрасно слышно. И еще одно открытие: вместе с Андреевной там был директор.
— Да, не зря я тебя принял на работу, — сказал он, заглянув к нам с Леной в кабинет.
Веселье притупило страх, хотя до прибытия регионала оставалось двадцать минут. Ожидание его стерло напрочь. Прошел час и еще около того, когда меня с чашкой кофе в коридоре застал высокий незнакомый мужчина.
Это та встреча, а которой говорят: судьбоносная. Когда ты всему по привычке противишься, но где-то наверху все давно решено.
— Кофе? — Мужчина бросил взгляд на часы. — А мне сделаешь?
