Песня скрипки - страница 11
«Сверху не видно, а нагибаться мне трудно», — сказала Антенна.
«Эх, до чего вы, молодые, все ленивые», — проговорила Ваза.
Антенну это задело, и она, кряхтя, нагнулась. И я нагнулся, чтобы разглядеть получше, и свет от меня залил всю Вазу.
«О, да здесь у тебя деревце! — воскликнула Антенна. — Вырвать?» — и потянулась своими проволочками к Вазе.
«А какое деревце?» — спросила Ваза.
«Вроде такое, как вон там, во дворе».
«Вишенка? Ну?! Интересно, как она туда попала? A-а, помню, помню! Прошлым летом на мне воробей вишенку ел. И просила же: „Косточку не оставь!“ — Так и оставил, шалун! А ведь обещался… А удобно ей там?»
«Да как сказать. Маленькая она, совсем еще крошка в семь листиков…»
«Вишенка… — мечтательно проговорила Ваза. — Дочка! Вот хорошо! Вырастет, хоть порассказать будет кому, что я за сто-то лет насмотрелась отсюда. А когда совсем развалюсь — дочка останется. Будет каждую весну цвести и меня вспоминать. Ах, как хорошо, у всех есть дочки — и у меня теперь будет… Расти, вишенка, расти!»
Ваза мечтала, а Антенна кряхтела:
«Согнуться из-за тебя согнулась, а распрямиться не могу».
«А зачем распрямляться? — успокаивала ее Ваза. — Оставайся как есть. Какая разница, в каком положении волны ловить».
«А ведь и правда», — согласилась Антенна.
— А ты, чудак, голубятника ругаешь, — упрекнул меня месяц и спрятался за вторую трубу на соседней крыше.
Действительно — чудак!
Ваза из мрамора
Тихо вдруг стало в магазине «Хрусталь-фаянс»! Вазы, графины, бокалы, сервизы с золотыми ободками, в цветах, с гравировкой — все перестали разговаривать и уставились на нового покупателя. Довольно некрасивый, он был невысокого роста, с седыми висками и молодым восторженным взглядом. Он был художник, который хотел выбрать подарок.
Он шел вдоль полок и смотрел. И каждая вещь, на которую падал его взгляд, замирала и ждала, что ее сейчас снимут с полки, завернут в бумагу и отдадут покупателю. Они так хотели ему понравиться!
А он все ходил и смотрел. И вокруг раздавались нестройные голоса: там недовольно тенькнул бокал, там негодующе поднялась пробка графина и со звоном опустилась на место, там, чуть слышно, звякнуло, и хрустальный звук тонко задрожал в воздухе, — словно невидимые руки касались вещей.
Все волновались, и только она одна оставалась спокойной. Она знала, что ее не купят. Холодная, белая, ослепительно белая, с той приятной прозрачностью, которая напоминает кожу ребенка, эта Ваза из мрамора стояла в магазине для украшения.
На глазах у всех она стояла на возвышении уже много дней, и только этот седоватый человек пробудил в ней желание, чтобы ее купили. Каждый изгиб ее формы, каждая ее грань загорелись чудесным светом, и художник сказал:
— Мне нужна эта ваза.
Продавец ответил, что она не продается.
— Поймите, у меня исключительный случай, — убеждал художник. — Сегодня день рождения одной из прекраснейших женщин города. Двадцать пять лет, как я ее встретил впервые, и двадцать лет, как мы с ней не виделись. Я обошел все магазины, и эта ваза — самая изящная вещь, какую я встретил.
Художник просил, продавец не соглашался. Потом стали звонить, спрашивая у кого-то разрешение. Потом оказалось, что у художника не хватало денег, и он был вынужден взять аванс под еще не написанную картину — так дорого стоила Ваза. И все-таки к трем часам дня ее завернули в бумагу и под завистливые взгляды графинов с бокалами вынесли из магазина.
Радостный, почти счастливый, художник шел по улицам города, не замечая, что парки заволокло седой дымкой, что снег под ногами звенит, как стекло, что мороз так и лижет гладко выбритые щеки. Он и Ваза — оба, казалось, не чувствовали холода.
Он вспоминал, как однажды весенним днем двадцать пять лет назад вон у того памятника он встретил девушку. Ее черные глаза, свежие, как черешни в росе, стройное тело, движения, полные грации, самый беспечный во всем городе смех пробудили в нем восторг перед всем, что он видел. Именно в те дни ему страстно захотелось стать художником, чтобы передать людям на полотне то очарование мира, которое ему вдруг открылось.
Он шел и мечтал, как она обрадуется такому красивому подарку, который напомнит ей о их светлой певучей юности.
